Возник вопрос: что делать с этой властью? Возвращаться ли к прежнему положению, когда всё решало Сибирское правительство? Большинство было против этого, ибо правительство – это увеличенная в размерах Директория. Здесь ещё труднее добиться единства воли и действия. «Оставалось как будто только одно: диктатура», – вспоминал Серебренников.

В этом смысле и высказался Колчак. Серебренников писал, что произнесённая им речь по существу была программной. «Колчак, как я потом убедился, – добавлял он, – мог временами говорить хорошо и сильно, действуя на слушателей убеждённостью и большой искренностью своих слов. И на этот раз он говорил весьма убедительно и сильно».[970]

После этого правительство рассмотрело заранее заготовленный проект «Положения о временном устройстве власти в России». В первом пункте говорилось: «Осуществление верховной государственной власти временно принадлежит верховному правителю». Ему же подчинялись все вооружённые силы государства (п. 2). Согласно пункту 4, все проекты законов и указов должны были рассматриваться в Совете министров и, по одобрении их, восходить на утверждение верховного правителя».[971]

Когда Совет министров большинством голосов одобрил это «Положение», председатель правительства Вологодский и его заместитель Виноградов заявили о своей отставке. Виноградова особо не удерживали. К Вологодскому же все бросились с уговорами. Он расчувствовался, прослезился – и остался.[972]

Затем приступили к выборам верховного правителя. Розанов, присутствовавший на заседании, предложил Болдырева. Его кандидатуру поддержал и Колчак. Устругов, министр путей сообщения, выдвинул Хорвата. Был выдвинут и Колчак. Когда началось обсуждение кандидатур, его попросили выйти из комнаты. Обсуждение, как вспоминал Колчак, шло долго. Возможно, ему, ожидавшему в кабинете Вологодского, это только так показалось.[973] Согласно приложенному к журналу заседания «Листу закрытой баллотировки» из 14 избирательных записок с именем Колчака оказалось 13. За Болдырева проголосовал, видимо, только Вологодский. Сам он потом писал, что голосовал за Хорвата, но, наверно, перепутал.[974]

Самый левый член правительства, министр труда Л. И. Шумиловский впоследствии не побоялся перед лицом большевистского трибунала произнести следующие слова:

«Я считал, что адмирал Колчак, как сильная личность, сможет сдержать военную среду и предохранить государство от тех потрясений, которые неизбежно грозили справа. Эти мотивы – популярность в демократических странах – Америке и Англии, умение поставить себя в военной среде, подтверждённое его положением в Черноморском флоте, – и заставили меня подать голос за него. Я видел в этом гарантию, что те страшные события, которые происходили перед этим и которые только что произошли, не повторятся. Я голосовал за Колчака как за единственный выход из создавшегося тяжёлого положения… как за меньшее из зол…Я потом пришёл к убеждению, что он плохой верховный правитель. Но я считал его безукоризненно честным человеком. И ни одного факта, который бы разбил мою веру [в него], за весь период мне не удалось узнать».[975]

Когда Колчака пригласили в заседание и ознакомили с результатами голосования, он заявил, что «принимает избрание его от Совета министров в верховные правители и что он в политике своей не пойдёт ни по пути партийности, ни по пути реакции, а главной задачей своей государственной работы, в тесном единении с Советом министров, поставит организацию и снабжение армии, поддержание в стране законности и порядка и охрану демократического строя». В этом же заседании Совет министров присвоил Колчаку звание Адмирала Флота (полного адмирала).[976]

В числе первых посетителей, пришедших к нему как к верховному правителю, были полковник В. И. Волков и войсковые старшины А. В. Катанаев и И. Н. Красильников. Они повинились в том, что «руководимые любовью к родине… по взаимному соглашению и не имея других сообщников», арестовали среди ночи членов правительства Авксентьева, Зензинова, Роговского и Аргунова и заперли их в Сельскохозяйственной школе за городом.[977] На лицах казаков было искреннее раскаяние, а в глазах плясали весёлые зайчики. Он сказал, что отдаст их под суд, а они ушли ничуть не испуганные. Надо было доиграть эту комедию до конца. Как и большевики, он пришёл к власти при помощи «атаманщины» и, видимо, понимал, что с нею ещё придётся столкнуться.

«Атаманщина», большевики, чехи, японцы, мужицкие бунты… Он не забывал об этом ни на час, но сегодня всё это отступило на второй план, создав фон для того ошеломляющего события, которое он ожидал и даже готовил, но в которое, наверно, не верил до последнего момента. Он, офицер из небогатой дворянской семьи, по матери – почти простолюдин, стал в один ряд с русскими царями, получил почти такой же объём власти, хотя пока не на всей территории России, а только на её Востоке. Конечно, и власть была не такая – её ограничивал этот самый фон, составленный из мятежей, пожаров и иностранных вторжений. И, несомненно, он понимал, что это власть только на какое-то короткое время, а чем и как всё закончится – ведает один лишь Бог.

Остаток дня был посвящен главным образом устройству судьбы арестованных. Было решено перевести их в город на одну из занимаемых ими квартир, а затем выслать за границу. Но для этого следовало обеспечить их безопасность в пути (Уорд с готовностью согласился дать английский конвой), выписать заграничные паспорта, запросить китайские и японские власти о пропуске их через свою территорию и т. д.[978] К концу дня Адмирал «чрезмерно устал», как записано в дневнике Пепеляева.

Была уже ночь, когда В. Н. Пепеляев, Д. А. Лебедев и генерал А. И. Андогский, начальник Академии Генштаба, засели за обращение к народу. У них под рукой было несколько проектов, из которых один (неоконченный) принадлежал Колчаку, другие – офицерам Ставки.[979] Окончательный текст обращения «К населению России» был опубликован на следующий день:

«18 ноября 1918 года Всероссийское Временное правительство распалось.

Совет министров принял всю полноту власти и передал её мне – Адмиралу Русского Флота, Александру Колчаку.