Приняв Крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, – объявляю: я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной Армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашённые по всему миру.

Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, труду и жертвам!»[980]

Слова о том, что народ сам изберёт себе образ правления, который пожелает, означали, что верховный правитель по окончании гражданской войны предполагает собрать новое Учредительное собрание. (В новогоднем обращении, опубликованном 14 января 1919 года, оно было названо Всероссийским Национальным собранием.[981]) Слова о «кресте власти» взяты, скорее всего, из колчаковского проекта. Это выражение адмирал употребил также в своём разговоре по прямому проводу с Болдыревым: «Я принял этот тяжёлый крест как необходимость и как долг перед родиной».[982]

Делами, связанными с Директорией, занимался в основном министр юстиции С. С. Старынкевич. Он же посещал четверых арестованных – сначала в Сельскохозяйственной школе, потом – на квартире Авксентьева. Им сказали, что они свободны, но за пределами квартиры правительство не гарантирует им безопасность. В первый день по переезде в город их свободно посещали родственники, друзья и знакомые. Но в их числе оказались чешские офицеры, и посещения пришлось прекратить.

В ночь на 21 ноября все четверо были вывезены из Омска особым поездом в сопровождении русско-английского конвоя. Поезд доставил их до станции Чаньчунь – дальше дорога на юг контролировалась японцами.[983] Все высылаемые получили от казны пособия: Авксентьев, Зензинов и Роговский – по 25 тысяч франков, Аргунов, как человек семейный, – 47 тысяч.[984]

Перед отъездом из Китая они опубликовали совместное заявление с протестом против учинённого над ними насилия. Примечательно отсутствие в нём личных выпадов против Колчака. Больше всех досталось Старынкевичу, Вологодскому и казачьим офицерам. О получении пособия от казны не упоминалось.[985] Вскоре «напарижаненный» Авксентьев и его спутники вернулись в Париж и там сильно мешали допуску Омского правительства, как представителя России, к участию в Версальской мирной конференции. Впрочем, через некоторое время Авксентьев стал призывать западные страны к поддержке Колчака и Деникина, считая их способными к демократическому перерождению.[986]

Генерал Болдырев был в Уфе, когда до него дошло наконец известие о перевороте. Поскольку в армии теперь оказалось два главнокомандующих – Колчак и Болдырев, – генерал Сыровой издал приказ, чтобы исполнялись только его распоряжения. Вечером 19 ноября Болдырев вызвал Колчака к прямому проводу. Разговор принял резкий характер, причём Болдырев требовал немедленно восстановить Директорию. Он также сказал Колчаку, сославшись на Дитерихса, что его распоряжений как главнокомандующего «слушать не будут».[987] Собеседники ни о чём не договорились, и Болдырев выехал в Омск. За день до переворота, будучи ещё единственным главнокомандующим, он издал приказ о присвоении чина генерал-майора полковнику В. О. Каппелю,[988] что оказалось последним его делом на этом посту.

В Омск Болдырев приехал дня через три, уже остывшим и убедившимся, что былого не возвратить. Сразу по прибытии его попросили к адмиралу. На этот раз разговор протекал спокойнее. Колчак предложил Болдыреву выбрать новую должность по своему желанию. Самолюбие не позволило генералу принять это предложение.[989] 28 ноября он отбыл во Владивосток, получив от казны пособие в 50 тысяч франков.[990] Колчак послал Хорвату телеграмму с просьбой беспрепятственно пропустить в Японию генерала Болдырева, его личного секретаря и двух адъютантов.[991]

21 ноября состоялся суд по делу Волкова, Красильникова и Катанаева. Председательствовать был назначен генерал А. Ф. Матковский, с нормами юстиции малознакомый. Обвинителя почему-то не назначили. В его отсутствие защитникам без труда удалось доказать, что преступление, в котором обвиняются офицеры («посягательство на верховную власть с целью лишить её возможности осуществлять таковую»), совершено не было: арест Авксентьева и Зензинова не разрушил Директорию. Подразумевалось, но не говорилось прямо, что с юридической точки зрения переворот совершил Совет министров, а не три офицера. В связи с этим суд постановил считать их «в предъявленном им обвинении по суду оправданными».[992]

Колчак впоследствии говорил, что он тогда дал понять, что не допустит кары над этими людьми, что всю ответственность за происшедшее он берёт на себя. Суд же нужен был для того, подчёркивал он, чтобы придать гласности обстоятельства переворота.[993] Предполагалось, в частности, осветить антигосударственную деятельность эсеров в те дни. Это отчасти удалось. Защитники, правда, не смогли доказать прямую связь Авксентьева с группой Чернова, но явное попустительство с его стороны было налицо. Зензинов же и Роговский поддерживали с этой группой тесный контакт. Защитники указывали и на то, что эсеровские руководители, помимо попыток создания собственных вооружённых сил, занимались хищением средств из Уфимского казначейства, направляя их на партийные нужды.[994]

Вскоре после суда Волков, как и было ему обещано, получил чин генерал-майора. Красильников и Катанаев стали полковниками.