Его детство было таким же, как у сверстников. До семи лет он жил у деда с бабкой в большом заповеднике евразийского природного парка, что на Памирском плоскогорье, и лишь два месяца в году проводил в старом доме родителей на Висле. Затем поступил в школу; изучая географию и геологию, неустанно путешествовал по морям и континентам Земли, изучая историю, посещал старые музеи и смотрел коллекции. Летом были вылазки в горы и экскурсии по руслам рек. Позже начались самостоятельные опыты по физике и химии, полеты на ракетах в обществе воспитателей и сверстников, экскурсия с осмотром моделей планет в Детском межпланетном парке и, наконец, первые две недели в обсерватории шестой космической станции.

Это было время ярких снов и мечтаний об открытиях далеких планет и земель, о необычайных приключениях и грозных силах, с которыми он собирался сражаться до победы. Он рос, и интерес к миру из забавы перерастал в стремление изучить и познать его; окружающее постепенно становилось понятным, а юношеские мечты и о битвах и победах смещались в области все более далекие и менее реальные. Он уже изучал общие основы наук и был убежден, что таинственное – если оно вообще существует – можно, пожалуй, найти только в самых отдаленных уголках Вселенной. В семнадцать лет стал посещать политехнические институты и разные лаборатории, чтобы, познакомившись со многими видами человеческой деятельности, выбрать тот, которому стоит посвятить себя навсегда. Вначале он заинтересовался астрономией, пока не попал в Институт общего и экспериментального звездоплавания.

Через три года он завершил начальный курс и стал готовиться к четырехлетнему периоду более самостоятельных исследований. Именно тогда на его долю пришлись и первый успех, и первое крушение. Профессор Диаадик, оценивая результаты работы своих учеников, признал, что самые большие надежды подает Петр. Но вскоре к радости успеха примешалась горечь поражения, которое он потерпел в борьбе с неведомой силой, открытой, однако, не на далекой звезде, а в себе самом.

Он познакомился с девушкой, своей ровесницей, тоже студенткой. Их объединяли общие интересы и надежды; через год они подружились, стали близкими людьми. Было даже забавно, насколько они временами одинаково думали; впечатления от музыки или живописи, возникавшие у одного, всегда дополнялись впечатлениями другого. В ту пору Петр работал гораздо больше, чем когда-либо. Сталкиваясь с трудностями, он неистово и решительно боролся с ними и никогда раньше не был столь уверен в своей победе, как сейчас. Однако окончательное завершение какого-либо дела вместо облегчения поселяло в нем беспокойство. Он непрестанно искал для себя все новые занятия, проблемы, темы. Иногда им вновь овладевало непреодолимое желание отправиться в одиночку в горы. Он совершил тогда несколько смелых, даже легкомысленных, очень трудных восхождений. Однажды вечером, оставшись в лаборатории наедине с девушкой и глядя, как она, легкая и сильная, работает у аппаратов, он вдруг и так неожиданно, что сердце у него замерло, понял, что его борьба с самим собой, стремление уединиться, непонятная ему самому задумчивость, жаркие сны, невысказанная тоска – все это объясняется одним словом: любовь.

Не сразу и не скоро он сказал ей это слово. Когда же решился, все сейчас же рухнуло: оказалось, что он ей очень симпатичен, она его ценит, уважает, но не любит. После решительного объяснения он несколько месяцев не видел ее, а когда встретились, он уже ничего не говорил, и, что самое удивительное, он почти перестал думать о ней. Только изредка по ночам, при свете низко опущенной лампы, когда он корпел над своими материалами, его взгляд временами уходил за пределы освещенного пространства страниц на столе и устремлялся в темноту, пустую и черную, как межзвездное пространство. Тогда на него накатывалась внезапная, как молния, волна грусти, такая сильная, что перехватывало дыхание. Он, беспомощно блуждая взором, опускал голову и возвращался к своим расчетам, бессмысленно повторяя последние написанные фразы; и снова все отступало и уходило куда-то вглубь.

Занятия продолжались; минул год и другой. Петр приступил к дипломной работе. Он жил в филиале звездоплавательного института на Луне. Там он закончил работу и прилетел на Землю, чтобы сдать ее своему учителю Диаадику. Собирался до ночи вернуться на Луну, но встретил одного из своих старших товарищей, и тот сказал ему полушутя: «Это нехорошо, что ты не показываешься у нас. Моя дочка все ждет, когда ты расскажешь ей обещанную сказку». «Ну, раз обещал, скажи, что я завтра приеду», – серьезно ответил Петр. У него было несколько свободных часов, и он отправился в большой парк при институте, и здесь он встретил ту, которую не видел два года. Она очень обрадовалась ему и предложила погулять вместе. Они полетели в ближайший заповедник, ходили до захода солнца по зарослям вереска; она нарвала огромный букет. Наконец, разогретые солнцем, уставшие, сели отдохнуть на южном склоне холма, покрытого высокой густой травой. Солнце уже скрылось за горизонтом, листва трепетала под прохладным дыханием надвигающейся ночи. Вдруг тучи в северо-восточной стороне осветил яркий свет, их пронзил ослепительный луч, он поднялся к зениту и исчез; минуту спустя сверху донесся нарастающий грохот, похожий на раскаты отдаленной грозы.

– Это была последняя ракета на Луну, – сказала девушка. – Она улетела без тебя, ты останешься на завтра?

Он не ответил. Сумерки сгущались. Лицо его спутницы становилось все менее различимо. В тучах еще был заметен фосфоресцирующий свет; наконец он исчез. Ночь разделила их так, что не было видно, есть ли кто-нибудь живой здесь, у кустов, и он молчал, опасаясь, что его слова канут в пустоту. Он сидел неподвижно, ослепленный темнотой, с беспомощно блуждающим взором; казалось, что сам воздух превращается в какую-то невесомую субстанцию, которая заключает все окружающее в бесформенные коконы. До него доносился только шелест невидимых листьев, касающихся друг друга, – звук то более громкий, то совсем слабый. В этом неумолчном звуке было что-то невыразимо равнодушное и оттого – жестокое.

Молчание тянулось долго. Наконец до него донесся другой шелест, более живой: она встала.

– Пора идти, – сказала она полушепотом, словно здесь был еще кто-то, кроме них. – Уже поздно…

– Жаль, что я не вызвал гелиоплан, полетели бы, – сказал он, поднимаясь.

– Ничего… Только я не знаю, как нам выйти отсюда, Петр.

– Будем ориентироваться по звездам и поищем аэропоезд. Он проходит где-то неподалеку. Смотри вверх. Видишь – Большая Медведица? А дальше – Полярная звезда.

Они добрались до скособоченного лысого купола холма; слабо мерцавшие звезды лишь усиливали темноту. Определив направление, начали спускаться вниз. Ноги путались в высокой, влажной от росы траве.

– Ты уже слышал, – спросила она его, немного помолчав, – что больше не будут сбрасывать воду из океанов за пределы атмосферы?

– Это работа по плану расширения континентов?

– Да, до сих пор воду сбрасывали и не использовали. Теперь Институт аэрологии разработал проект – использовать ее для орошения засушливых планет… Смотри-ка, здесь, кажется, можжевельник: я укололась. Ага, вот начинается тропинка. По ней куда-нибудь да придем. Так вот, профессор нас всех перевел на новую работу, очень интересную.