Петр двинулся в указанном направлении, придерживая упругие ветки, чтобы они не ударили идущую за ним девушку. Вскоре сквозь темноту стал просачиваться откуда-то снизу оранжеватый блеск. Из зарослей они вышли на широкую равнину, по которой проходила труба аэропоезда; ее стены тускло светились. Поодаль возвышался полукруглый купол станции. Здесь от магистрали отделялась боковая ветка, состоявшая из коротких труб; все это напоминало разложенные на земле трубы исполинского органа. Они поднялись по ступенькам, все еще молча. Петр нажал кнопку вызова; девушка оперлась о металлические двери. Ее лицо сделалось неподвижным, она как будто замкнулась в себе. На мгновение ее губы дрогнули. Она открыла рот, словно хотела что-то сказать, но только вздохнула. Наконец раздался сигнал, раздвинулись двери маленького вагончика.

Петр протянул руку. Девушка сначала засуетилась, будто не хотела пожать ее, потом сама схватила его за руку и проговорила поспешно:

– Петр, поверь… Я хотела бы… прости меня…

– Это ты меня прости, – прервал он спокойно. – Я иногда бываю безрассуден, особенно ночью…

– Ты не поедешь со мной?

– Нет, пройдусь немного. Доброй ночи.

Двери закрылись. Вагончик, втянутый пустотой, перескакивал из одного сегмента трубы в другой, набирая скорость. Несколько мгновений на стеклянной ограде отражался пробегающий волнами свет, затем угас, и остался лишь оранжевый отблеск. Петр посмотрел на сомкнувшиеся двери, как бы удивляясь неожиданному исчезновению девушки, потом легко сбежал по ступенькам вниз.

Скоро он очутился в зарослях и долго шел вслепую, ощущая лбом, щеками и невидящими глазами ветер, который овевал и его, и вырисовывавшиеся темными силуэтами кусты и деревья. Он дышал глубоко и все ускорял шаг. Ему казалось, что он слышит остающийся где-то позади, за спиной, далекий, но мощный шум волн, и он чувствовал себя так, словно после многодневной борьбы с морем вышел на сушу и теперь идет в темноте по пескам неизвестного побережья, обнаженный, обессиленный, не чувствуя ни сожаления о том, что поглотил океан, ни радости спасения.

По мере того как им овладевало безразличие, возвращалась ориентация. Он начинал различать выгнутую темную линию горизонта и еще более темные тучи над головой. В разрыве одной из самых мрачных туч мелькнула звезда. «Марс», – подумал он и пошел дальше. Руки сами раздвигали ветки, мокрые листья легко, но как-то тревожно касались его лица. Эти непрерывные, деликатные, как бы вкрадчивые прикосновения вселяли в него глубокий покой – все уплывало, отходило, затихало. Вдруг, еще не зная почему, Петр остановился. Он узнал огромный куст с белесыми на изнанке листьями – место, где он говорил с ней. И тогда от сознания, что теперь через это место он пройдет один, его охватила тревога, какой он не испытывал никогда. Он отошел назад и побежал, спотыкаясь, наугад. Продирался сквозь кустарник, невидимые ветки хлестали его по лицу, по телу, пульс грохотал, но он бежал и бежал в темноту, пока не почувствовал, что перед ним нет преграды. Заросли кончились. На пустом пространстве он остановился так же внезапно, как побежал.

«От кого я убегаю? – подумал он. – От себя? Нужно что-то сделать, логично, спокойно мыслить, решить по памяти какую-нибудь теорему, потому что…»

Он дышал все глубже, более ритмично. Сильный, ровный ветер наполнял прохладой легкие, бодрил, а ночь была темная и бесконечная. Последняя звезда исчезла в тучах. Он ничего не видел и не слышал – даже ветра, даже тишины. Медленно опустился на корточки, потом сел, вытянув ноги, на отяжелевшую от росы траву. Плечо наткнулось на какое-то твердое возвышение, перенося на него свою апатию и безразличие: он даже не полюбопытствовал, что это. В голове мелькали обрывки воспоминаний о пережитой ночи. Он не мог совладать со своей памятью, лавина ассоциаций неслась беспорядочно, путались слова, интонации, картины. Вдруг он услышал ее голос: «Петр!..» Иллюзия была так сильна, что он, казалось, ощутил колебания воздуха, вызванные ее голосом. Глухое эхо – то ли стон, похожий на рыдание, вырвался из его груди. Тогда откуда-то с неведомой высоты до него донеслись медленно сказанные слова:

– Человек, что ты делаешь?

Он увидел темное, огромное, словно измятое тучами небо, из которого – подумалось ему – много веков назад вытеснили Бога, утеху слабых и побежденных. Услышал удары своего сердца: они отдавались эхом в глубокой тишине, будто оно билось в опустевшем, запертом доме. Первый удар, звук сбрасываемой крови и его эхо, потом короткая тишина. Он стал вслушиваться не в удары пульса, а в эту тишину, словно хотел продлить ее, чтобы эти два ритмичных звука, глухих, повторяющихся, слышались все реже и реже, чтобы разрасталась эта тишина…

– Человек, – снова послышался неизвестно откуда доносившийся низкий, медленный голос, – ты заблудился?

Петр молчал.

– Чего ты хочешь? Спрашивай, я буду отвечать.

Петр сидел, ссутулившись, опершись плечом на невидимую твердую стену за спиной. От холодного прикосновения у него затекло плечо. Его словно бы вырвали из крепкого сна, но слышал он все. Он прошептал:

– Но почему все так?

– Я не понимаю. Повтори, что ты сказал. Если ты заблудился, я укажу тебе направление.

– Мне некуда идти.

И снова настала тишина. Ветер с горы обдувал холодный, влажный лоб Петра. Им стало овладевать неясное желание продолжить этот бессмысленный, никчемный и одновременно необходимый ему разговор. Он не ощущал сейчас ничего, совсем ничего, и эта внутренняя пустота помогала преодолевать боль, недавно пережитую им. Не связанные один с другим, неспокойные вопросы и ответы как-то вытесняли ее. Снова наступала тишина, словно бы все, что с ним происходило, было одновременно и сном, и явью. И будто бы он снова услышал удары своего освобожденного из плоти сердца. Он как бы находился внутри подводного корабля, который с ним вместе погружался в бездонную глубь. Он ощущал темную массу воды за стенами, эта масса воды росла и росла, он чувствовал, как она давит снаружи, выгибает стальную обшивку и бесшумно проникает внутрь, сметая на пути одну перегородку за другой. Оставалось только одно место, где еще был воздух. Там билось его сердце в напряженном ожидании минуты, когда разорвется последняя перегородка. А корабль продолжал погружаться. В этом полубредовом состоянии Петр протянул руку, чтобы коснуться стальной перегородки, в существование которой он на миг уверовал, чтобы проверить, не прогнулась ли она. Пальцы нащупали холодную сталь, но это была не стена. Он был не на корабле, он не погибал, ему нечего было ждать.

– Чего ты хочешь? Скажи, человек, – снова послышался голос.

– Я не хочу ничего. Ты не можешь мне помочь.

– Почему? Не понимаю. Ты потерял что-нибудь?

Этот смешной вопрос тронул Петра.

– Да, – сказал он, – потерял.

– Что ты потерял?

– Все.

– Все? Это ничего. Ты можешь каждую вещь получить снова.

– Тебе так кажется? Каждую вещь? Даже весь мир?