А вот Бетильон представлял разительный контраст с Вультом. Губернатор вел себя за столом неподобающе: много пил и едва следил за ходом беседы. Он все время таращился на грудь Юстины, посматривая иногда и на Рамитину. Но все же его нельзя было назвать откровенно неотесанным. Остальные собравшиеся за столом общались дружелюбно, хоть и с оглядкой на Антонина и Юстину. Рамита говорила мало и ела меньше остальных. Наконец, Белоний Вульт обратился к ней:

– Так когда вы ожидаете счастливого события, леди Рамита?

– В начале следующего года, господин, – ответила она, разволновавшись из-за того, что ее заметили.

– А, значит, вы уже на третьем месяце, да? – прикинул Вульт. Он обернулся к Мейросу. – Скажи мне, Антонин: то, что говорят о гностических проявлениях во время беременности у жен Вознесшихся, – правда?

Антонин гордо улыбнулся:

– Мы ждем первых признаков. Они могут появиться в любой день.

Кивнув, Вульт вновь посмотрел на Рамиту:

– А вы готовы к этим проявлениям, леди Рамита? Готовы стать магом?

– Я не знаю, как женщина может быть готова к подобным вещам, милорд, – ответила она осторожно, и Мейрос одобрительно кивнул.

Сидевший рядом с ним Бетильон сверкнул глазами в молчаливом презрении, несомненно вызванном мыслью о том, что очередная не-рондийка получит гностические способности подобным образом.

На дальнейшие адресованные Рамите вопросы отвечал Мейрос. Затем ее отправили из павильона, чтобы дать мужчинам обсудить их дела. Юстина тоже ушла, коротко кивнув Вульту и отцу.

У входа их встретила Гурия.

– Как все прошло? – прошептала она.

Рамита покосилась на Юстину:

– Думаю, хорошо.

Юстина холодно на нее посмотрела:

– Довольно хорошо. – Впрочем, произнося эти слова, дочь Мейроса выглядела так, словно ей хотелось плюнуть. – Мне тошно дышать с этим ублюдком Бетильоном одним и тем же воздухом.

Она зашагала прочь, ни разу даже не оглянувшись.

– С каждым днем она все ворчливее, – прошептала Гурия Рамите на ухо.

– Думаю, ей грустно, – заметила Рамита.

– А я думаю, что она – сука, – фыркнула Гурия. – Возможно, ее бросил любовник.

– Какой любовник? – спросила Рамита. – Сюда вообще никто не приходит.

Гурия сморщила нос:

– Кто знает? У нее есть апартаменты в Домусе Коструо. Уверена, что у нее кто-то есть. Или был.

Рамита вспомнила прибытие Рашида Мубарака на банкет в Домусе Коструо, и у нее во рту появился привкус желчи. Она сглотнула.

– Мадам не хочет, чтобы ее сейчас беспокоили, – предупредил Олаф.

– Мне все равно! Мне нужно ее увидеть! – гаркнула Рамита.

Она протиснулась мимо камергера во внутренний дворик Юстины. При виде фонтана, у которого Алиса учила ее рондийскому, одновременно роясь в ее воспоминаниях, Рамиту бросило в пот. Позвонив в висевший в саду колокольчик, она отошла в тень. Воздух был сухим: в Гебусалиме дул обжигающий юго-восточный ветер. После полудня и до заката жизнь в городе замирала; люди либо спали, либо лежали в тенечке, стараясь не двигаться. Даже жирные фиолетовые мухи становились сонными и ленивыми.

Юстина вышла во двор. Похоже, она только что проснулась, хотя сейчас было начало второй половины дня. Бесформенная мантия Юстины выглядела так, словно она ее просто накинула, а ее ноги были босыми. Проведя пальцами по спутанным локонам, она, зевнув, спросила:

– Ну, и в чем дело?

Рамита сложила руки в просящем жесте:

– Юстина, пожалуйста, мне нужен твой совет. Прошло уже два месяца, а у меня не было еще ни единого признака ваших «проявлений гнозиса». Мой муж занят; у него нет времени объяснить мне, чем они являются и как выглядят. Мне нужно знать – меня это тревожит.

Юстина закатила глаза, однако села на каменную скамью и жестом пригласила Рамиту присоединиться. На таком близком расстоянии от ее волос исходил опьяняющий аромат, который Рамита безошибочно уловила сразу же, можно сказать, на лету. Она помнила его еще по переулкам Аруна-Нагара. Опиум. Зрачки Юстины были расширенными, а движения – вялыми.

Сморщив нос, Рамита собралась встать и уйти.

– Прошу прощения, госпожа. Вы заняты. Я пойду.

Юстина поймала ее за руку и усадила обратно на скамью. Рамита поняла, что под мантией у нее ничего не было, а ее тело пахло потом и половым возбуждением. Рамита осторожно отодвинулась в сторону, жалея, что пришла.

– Нет, ты уже меня оторвала, – невнятно произнесла Юстина. – Согласно свиткам, проявления могут начаться в любой момент в первые три месяца беременности. Поначалу тебе кажется, что ты больна или слышишь голоса, а затем что-нибудь происходит, какой-то небольшой инцидент, обычно относящийся к стихии, с которой ты будешь в наибольшей мере связана. Ты можешь поджечь что-нибудь или засунуть пальцы в стену. Это примерно то же, что происходит с подростками, когда они впервые получают свой гнозис. Когда мне было двенадцать, я в припадке ярости сожгла молитвенник. С тобой может произойти что-то подобное.

Она привалилась к стене.

Рамита встала, мечтая лишь убраться отсюда.

– Спасибо вам. Простите, что побеспокоила.

Взгляд Юстины был тусклым, но при этом подозрительным.

– Это если ты беременна от моего отца, разумеется, – сказала она с вялой враждебностью, – поскольку другой причиной того, что еще ничего не произошло, может быть то, что этого и не произойдет, потому что ты, подобно твоей маленькой служанке, втихаря трахалась с каким-нибудь стражником или слугой.

Юстина смотрела на нее наглым оценивающим взглядом пьяной.

Сердце Рамиты замерло, и ей понадобилась вся ее сила для того, чтобы, сверкнув на Юстину глазами, отвернуться с таким видом, словно отвечать на подобные инсинуации было ниже ее достоинства.

Антонин Мейрос вернулся домой ровно через две недели, в конце майцена. Рамита омыла ему ноги. Ее живот стал более плотным, и она видела, что он начинал увеличиваться в размерах. У ее матери это всегда происходило рано, поэтому Рамита ждала, что у нее будет точно так же.

– Двойняшки или тройняшки? – улыбнулся Мейрос, нежно касаясь ее живота.

Разум Рамиты был полон тревог: из-за Юстины, из-за детей и их отцовства, из-за Казима и Джая, из-за отказа Гурии покидать ее. Но она заставляла свои мысли оставаться тихими и спокойными. Улыбнувшись, она спросила мужа, как прошел его день.

После переговоров Мейрос пребывал в мрачном расположении духа.

– Бетильон – свинья. Само его присутствие сводит все на нет. Вульт говорит, что император хочет вновь заключить мир и возобновить торговлю, установив новые границы и образовав между ними рыночную зону в форме ничьей земли. Это звучало бы разумно, вот только Гебусалим им не принадлежит, казна Рондийской Империи тонет в долгах, а в Понт стянуто уже сорок легионов. Они не сдержат свое слово.