И Шань уже стоит прямо перед ним, так как именно это ей необходимо, отбросив все расчеты и воспоминания о давних уроках. Ей необходимо быть так близко. Руки у нее уже перестали дрожать, дыхание стало ровным, а гнев превратился в холодную, яркую звезду, когда она выпускает вторую стрелу с расстояния почти вытянутой руки, стоя так близко, что ощущает запах алтайского всадника, прямо ему в лицо.

У него открыт рот, он собирается рассмеяться или крикнуть. Или, возможно, завизжать? Стрела влетает в его рот, пронзает зубы, и глотку, и затылок, и он роняет меч и сам падает рядом с сыном поэта, рядом с Лу Ма, на траву, под солнцем, весной.

Время становится странным. Шань не знает точно, как и когда происходят определенные вещи. Она чувствует, как кто-то поддерживает ее, когда она стоит рядом с упавшим телом Ма и с телом алтайского всадника, которого она убила (она только что убила человека). Она понимает, что это жена поэта, и что Цин Цзэминь плачет, но Шань не помнит, что видела, как она пришла, как и другие стоящие тут женщины.

Она видит в отдалении детей, стоящих возле женского дома. Их, очевидно, не пустили сюда. Она думает: «Это хорошо, им не следует этого видеть». Но, возможно, они должны видеть, возможно, им нужно знать, что таков мир.

Она никак не может унять дрожь. У нее так пересохло в горле. Кажется, она не плачет. Она закрывает глаза. От Цин Цзэминь пахнет ее духами (как всегда). Ее сильная рука крепко держит Шань за талию. Она тихо что-то бормочет, даже не слова, а как утешают ребенка или испуганное животное.

«Но это ее пасынок», – думает Шань, и она знает – потому что видела, – как сильно любили Ма в этом доме, все любили. Как он был всем нужен.

«Это я должна ее утешать», – думает она.

Сначала она должна перестать дрожать. Она боится, что у нее подломятся ноги и она не устоит.

В какой-то момент кто-то произносит: «Смотрите», и она поднимает глаза и видит, что два брата идут по траве от края поместья, мимо слив, и душа ее начинает плакать.

Женщины расступаются перед ними, открывая проход к телу. Младший брат, дядя, берет под руку поэта, чтобы поддержать его, но плачет Чао.

Отец Ма откладывает в сторону свою трость и опускается на колени в мокрую траву возле своего сына. Он берет руку Ма и держит ее двумя руками. Он смотрит на лицо сына. Шань видит, как на его одежде появляются пятна от воды и крови. Он, не отрываясь, смотрит на лицо Ма. «Оно не искажено, на нем нет страха, – думает Шань. – По-видимому, что он перешел в иной мир со спокойным сердцем». Его меч лежит чуть поодаль, сверкая на траве.

– Какое ужасное горе, – произносит, наконец, Лу Чэнь. И при этих словах у Шань начинают литься слезы.

– Мне так жаль! – плачет она. – Это я виновата!

Поэт поднимает глаза.

– Конечно, нет. Вы убили варвара, не так ли? Вы проявили чудеса храбрости.

– Но я промахнулась! Я выпустила первую стрелу мимо. Взяла далеко влево. Как всегда… – голос ее замирает. Горло перехватывает.

– Вы убили алтайского воина, госпожа Линь. Вы спасли нас всех.

– Нет, – кричит Шань. – Посмотрите на него! Я не спасла!

– Я смотрю, – отвечает его отец. – Но это ни в коей мере не ваша вина. Я… я догадываюсь, что Ма выбежал, чтобы дать вам возможность убежать, а вы не убежали. Он что-то кричал?

– Да, – с трудом выдавливает Шань. – Да, кричал. Он… этот человек шел ко мне в беседку.

Поэт кивает головой. Лицо брата, стоящего рядом с ним, над ним, выглядит морщинистым и старым, и по его щекам текут слезы.

Лу Чэнь все еще держит руку мертвого сына.

– Госпожа Линь, Ма сказал что-нибудь? Будьте добры. Скажите мне…

Шань кивает головой, почти судорожно. Госпожа Цин все еще поддерживает ее.

– Я не поняла, – говорит Шань.

Поэт смотрит на нее снизу вверх широко открытыми, бездонными глазами и спрашивает:

– Он вызвал его на бой?

Она не понимает, откуда он это знает. И снова кивает.

– Он… он сказал: «Злобный властитель этих мест, мы сейчас пойдем на штурм твоей крепости!»

– Ох, милый ребенок, – произносит Лу Чао, его дядя.

«Но Ма не был ребенком, – думает Шань, внезапно растерявшись. – Он наверняка не имеет в виду меня?» Но потом она слышит новый звук, отводит взгляд от высокого человека и смотрит на двух мужчин на траве, на мертвого и на того, кто держит его за руку, и она видит, как отец начинает плакать над мертвым сыном.

Время снова бежит, оно пролетает над головой, проходит сквозь них, уносит их с собой дальше, хоть никто не покидает луг. Все это странно. Разбито вдребезги. Шань не знает, сколько времени они здесь находятся. Солнце и туча, теплее, потом снова холодно, тени скользят, а ветер продолжает дуть.

Теперь рядом с ней Лу Чао. Она может опереться на него. Она все еще дрожит. Интересно, перестанет ли она когда-нибудь дрожать. Поэт все еще стоит на коленях в траве. Шань думает, что кто-нибудь должен отвести его в дом, принести ему теплую одежду к очагу. Но она также думает, и на нее каменной тяжестью наваливается боль, что отец Ма понимает: когда он выпустит руку сына, то это будет навсегда.

Еще какой-то шум. Они смотрят в ту сторону, на въезд в поместье, и снова их пронзает страх. Появились какие-то люди, несколько мужчин. «Теперь нам конец?» – невольно возникает у Шань мысль.

Потом она узнает мужчину впереди этой новой группы, он поспешно идет к ним через луг. Она ищет взглядом другого мужчину и не видит его.

Цзао Цзыцзи падает на колени рядом с Ма, по другую сторону от отца покойного, который держит его за руку. Цзыцзи прижимается лицом к мокрой, холодной земле три раза и говорит:

– Я себе этого не прощу.

Поэт смотрит на него.

– За что? Почему вы вините себя в этом?

– Нам следовало понимать, что некоторые из них могут сбежать, двинуться в эту сторону!

Цзыцзи, которого Шань немного узнала и прониклась к нему большим уважением во время их путешествия на юг, в отчаянии.

– Значит, они переправились через реку? – это спрашивает Лу Чао, рядом с ней, он старается говорить спокойно, но голос звучит напряженно. – Они идут сюда?

– Нет, нет, – отвечает Цзыцзи. Он поднимается на ноги. Шань видит, что он ранен. Его люди стоят у него за спиной, они оставили коней у ограды. – Они умирают и мертвы, – говорит Цзао Цзыцзи. – Мы уничтожили войско алтаев к западу отсюда. Возле Красного Утеса. На берегу реки и на воде, когда они пытались тайно переправиться через нее.

– Уничтожили? – переспрашивает Чао.

– Да, мой господин. Главнокомандующий Жэнь узнал их план, который они считали тайным. Мы устроили засаду на реке и уничтожили их авангард на этом берегу. Другие наши войска атаковали оставшихся на северном берегу. Мы забрали всех коней, которые плыли по реке. Господа, это великая победа.