Лу Чэнь смотрит на него.

– Значит, вот этот…?

– Бежал, спасая свою жизнь. Он застрял не на том берегу реки.

– Должно быть, ему было очень страшно, – говорит поэт.

Шань понятия не имеет, как у него вообще могла возникнуть подобная мысль.

– Будут и другие? – спрашивает Чао.

– Несомненно, мой господин. Мы их будем вылавливать. Но… невозможно выследить каждого беглеца с поля боя.

– Конечно, – соглашается поэт. – Конечно, невозможно, командир Цзао, – голос его звучит мягко. Он держит руку мертвого сына. – Вы молодец, командир. Вы все молодцы.

Цзыцзи смотрит на труп алтайского всадника.

– Как его убили?

– Госпожа Линь Шань убила его стрелой, – отвечает Лу Чао.

– Что? – Цзыцзи с изумлением поворачивается к ней.

Шань нужно ответить, но ей приходится сначала откашляться.

– Мой отец… мой отец научил меня. Немного. Когда я была маленькой.

– Вы выпустили стрелу в алтайского воина?

Она кивает головой. По крайней мере, она уже не дрожит. У нее до сих пор кружится голова, и она боится упасть.

– О, моя госпожа, Дайянь никогда меня не простит, – говорит Цзыцзи. – Я сам себя не прощу.

Шань качает головой. Говорить необычайно трудно.

– Нет, вы не виноваты, – а потом спрашивает: – С Жэнь Дайянем все в порядке?

Цзыцзи пристально смотрит на нее. Он переводит взгляд на мертвого алтайского всадника. Потом снова на Шань. И в изумлении качает головой.

– Он сам собирался скакать сюда. Я сказал ему, что поеду я. Ему нужно было остаться, госпожа. Мы не знаем, что они предпримут в главном лагере, когда узнают о поражении. Это очень важно. Если они решат переправиться через реку, Дайяню придется вести лодки вниз по течению.

– Это опасно?

Цзыцзи вздыхает.

– Госпожа Линь, если алтаи попытаются переправиться сейчас, мы их уничтожим.

– Тогда давайте надеяться, что они попытаются, – мрачно произносит Лу Чао.

Цзыцзи все еще смотрит на нее. И смущенно говорит:

– Я говорю правду. Он собирался ехать сюда один, как только мы поняли, что некоторые из них могли ускользнуть.

– Есть много других ферм, деревень. «Восточный склон» – только одна из них, – отвечает Шань. Ей необходимо лучше владеть своим голосом.

– Да, – отвечает Цзыцзи. – Конечно. Но…

Он не продолжает, и поэтому они все тоже молчат.

Пять человек из отряда Цзыцзи остаются, когда он возвращается на запад. Шань видит, что он разрывается, у него выразительное, выдающее чувства лицо: ему хочется остаться, чтобы отдать долг умершему, присутствовать на его похоронах, утолить свое необоснованное чувство вины, но он – командир, уехавший с поля боя, и каждое его движение выдает страстное желание знать, что там происходит. Они забирают с собой труп всадника и его коня. Кони, как она уже знает, имеют огромное значение.

Лу Чао пытается протестовать против того, чтобы с ними оставили солдат, говорит, что солдаты наверняка нужны в другом месте. Цзыцзи настаивает, говорит, что «Восточный склон» сделает им одолжение, поселив у себя и обеспечив едой этих людей, пока они будут патрулировать окрестности в поисках отбившихся от своих алтайских всадников.

Шань понимает, что это уловка с его стороны, пусть и умная. Он умный человек, друг Дайяня. Эти пятеро остаются, чтобы защищать их ферму. И ее. Она не в состоянии понять, как относится к этому. Но понимает, что эта защита внушает уверенность, когда наступают сумерки. Ей все время вспоминается тот момент, когда она увидела алтайского всадника из сада. Она помнит, что там была лиса, позволившая себя увидеть, и она смотрела в его сторону. Она понятия не имеет, как это понимать. Она пока не в состоянии ясно мыслить. Сегодня она убила человека. Она – женщина, которая убила.

Тело Ма лежит в гостиной мужского дома, благовония тлеют на жаровне, горит одна белая свеча. Его мачеха и тетка привели его в порядок. Они омыли его и одели, как она своего отца, хоть он и не получил должного погребения во время осады. Она вспоминает, как Ма бежал к ней и алтайскому всаднику.

Его отец не покидал этой комнаты, сидел у стены, смотрел и молчал. Это молчание было подобающим проявлением уважения к молодому человеку, неженатому, бездетному. Присутствие отца в этой комнате, его слезы перед этим, его очевидное горе формально были нарушением правильного поведения. Но кто может ему в этом отказать? Кто бы захотел это сделать?

По-видимому, те последние слова, которые выкрикнул Ма, те, что услышала, но не поняла Шань, отец с сыном обычно кричали, когда тренировались на Линчжоу, превращая тренировку в игру, чтобы вместе посмеяться в этом ужасном месте.

Шань собралась с силами и вышла попрощаться с Цзыцзи. Он поскачет в темноте. Чао, безупречно вежливый даже в такой момент, стоит рядом с ним у ворот.

– Я пришлю вам весточку, – говорит Цзыцзи, когда она подходит к ним. – К утру мы уже будем иметь представление о ситуации, я думаю.

– Вы и ваши солдаты сегодня сделали честь Катаю, – говорит Чао. – Возможно, вы спасли всех нас, живущих к югу от реки.

– Не всех, – отвечает Цзыцзи.

– Во время войны случаются ужасные вещи. Как у вас хватает самомнения думать, что мы управляем всем, что произойдет в будущем?

– Мы можем попытаться его спланировать, – возражает Цзыцзи.

– Можем попытаться, – соглашается Чао, и в меркнущем свете Шань видит его мягкую улыбку, от которой у нее щемит сердце.

– Подождите, пожалуйста, – внезапно просит она и спешит обратно по дорожке в главный дом. Дверь завешена белой тканью в знак смерти. Рядом с ней, слева, висит маленький колокольчик.

Она подходит к алтарю и берет какой-то предмет, потом снова выходит из дома. Небо ясное. Ветер утих, лишь слегка шевелит листья деревьев у дорожки. Она видит вечернюю звезду.

Шань подходит к Цзыцзи, стоящему рядом со своим конем.

– Отдайте ему это, – говорит она. – Скажите, что она принадлежала моей матери. Вторая лежит на алтаре, в память о моих родителях. Пусть у него будет моя вещь.

Он смотрит на сережку из ляпис-лазури, потом на Шань, потом мельком бросает взгляд на Лу Чао, стоящего рядом.

– Конечно, – отвечает он. А потом, после паузы, прочистив горло, прибавляет: – Госпожа Линь, он солдат. Никто из нас не может…

– Я понимаю, – резко прерывает она. Она боится снова расплакаться. – Берегите себя, командир. Вы нам очень нужны.

– Спасибо, – отвечает он и вскакивает в седло, а потом он и его люди едут по дороге между деревьями к первой вечерней звезде, к мраку или к свету, спрятанным от всех них в будущем, словно в шкатулке без ключа.