Дальше к югу, до Ютландии и окрестностей Гамбурга, продвинулись различные стрекающие, в том числе медузы (с сильными щупальцами-руками), которые сцеплялись между собой и образовывали мощные плоты. На суше, на песчаных побережьях беспорядочно перемещались, подчиняясь своим первобытным инстинктам, гигантские желеобразные существа. Их тела, которые под благодатным гренландским светом были бесцветно-прозрачными, в холодных морях стали походить на яичный желток с кроваво-красными прожилками. Такие чудовища катились-шипели; судорожно сжимались, прыжком перелетали вперед. Снова и снова сокращая свои тела, разбрызгивали вокруг себя слизь. Нависали над реками, всасывали воду. Но здешняя вода лишь отдаленно напоминала ту, которой они некогда наслаждались: она была тяжелой и холодной — безлюбой. Медузы пытались ее сосать, а потом выплевывали. Их щупальца шарили в поисках камней, запихивали камни в ротовое отверстие. Столь грубую пищу медузы переварить не могли, и камни просто проваливались сквозь гастральную полость. В итоге призрачные существа уплощались. На землю капала их буро-фиолетовая кровь. Словно гигантская паутина, оседали они на ютландские ландшафты.

Всякий, кто прикасался к нитям такой паутины или на кого попадали брызги пузырящейся крови, мгновенно менялся. Овцы кидались лакать эту кровь. И языки у них разбухали, вываливались наружу, падали на траву: увеличиваясь в размерах, перекрывая друг друга. Животные не могли сдвинуться с места, дергались, пытаясь оторваться от своих же языков, и почти сразу умирали от удушья. Другие овцы, тараща глаза и жалобно блея, облизывали красную разрастающуюся плоть, вылезавшую из пастей уже пораженных животных; под воздействием ядовитого сока у них самих распухали нёба, глотки. Расширялись, выгибались куполом… Вскоре на шеях — слишком слабых, чтобы выдержать такой груз — уже качались огромные головы, превышающие по объему и весу все туловище. И овцы падали на землю, трепыхаясь всем телом — теперь лишь маленьким довеском к голове. Быстро погибали и те животные, которые чересчур жадно глотали кровь медуз: их тела ребра позвоночники по прошествии нескольких часов лопались из-за раздувшихся внутренностей.

Под Гамбургом впервые большая эпидемия такого рода разразилась среди людей. Ее жертвами стали поселенцы и горожане. Кровь и слизь подыхающих чудищ, разбрызгиваясь, проникала в дома. Те, у кого обрызганными оказывались голова, рука, нога, мгновенно теряли сознание. Разрастающиеся части тела их удушали. Человека, которому брызги попали, допустим, только на кисть руки, все равно высасывала, в его же комнате, тяжело набухающая масса плоти: одна эта ладонь с пальцами постепенно заполняла все помещение, тогда как остальная часть руки и вторая рука, ноги, туловище уменьшались-уменьшались и в конце концов совсем съеживались. Сердце уже не билось; мертвый побелевший человек — размером не больше кулака, или яблока, или картонной коробки — лежал под дымящейся гигантской рукой, волоски на которой выглядели как копья, надломившиеся о жесткие стены.

Безумная сцена разыгралась в одной маленькой деревне — с крестьянкой, которая схватила курицу, чтобы отнести в курятник. Голова квохчущей птицы, ее обрызганные кровью лапы начали быстро расти, и женщина не могла их оторвать от своих рук, от фартука. Под этим грузом крестьянка упала; птичьи когти продолжали прорастать сквозь руки пронзительно кричавшей, отбивавшейся, но вскоре впавшей в беспамятство жертвы. Птица лежала на крестьянке, росла на ней, была уже больше человека. Точнее, росли птичья голова и лапы. Но и туловище еще жило, каким бы жалким оно ни казалось: потому что лапы укоренились в теле крепкой тучной женщины. И разрастающиеся части курицы высасывали из нее питательные вещества. Женщина же — внутри своей одежды — скукоживалась. Она в конце концов умерла; даже голова исчезла, провалившись в вырез воротника, скрывшись за линией декольте. Рукава — пустые оболочки; кальций из костей уже высосан… Лишь через много часов прекратился ужасный рост птицы. Птица и сама была мертва, сожрана частями своего тела.

В то время нередко можно было наблюдать, как свиные уши или морда быка прорастают сквозь стропила хлева; животное жалобно ревело, потом замолкало. Повсюду попадались потерявшие сознание, издыхающие существа, которые еще продолжали расти…

На западной окраине Гамбурга, у моря, чудовища опустошали целые районы города. Чрезвычайные меры, которые принимал сенат, не приносили пользы, а только усугубляли беду. Зажигательные снаряды, губительные лучи разрывали животных на части, но сами эти части еще какое-то время тащились вперед, разбрызгивая кровавую жижу (пока жизнь в них не прекращалась совсем); и, увлекая за собой других раненых существ, растаскивали их по улицам. Возникали отвратительные гибридные формы. Обгоревшие деревья, к верхушкам которых прилипли длинные космы волос, а над этими «султанами» дыбятся человечьи головы: мертвые жуткие лица размером с сарай, мужские и женские. Хвостовой плавник какого-нибудь морского чудища, случайно попав в пригород, собирал вокруг себя груды неодушевленных предметов: бороны телеги плуги доски. В эту перемещающуюся разбухающую курящуюся испарениями массу втягивались целые картофельные поля, бегущие собаки, люди. Она вырастала как на дрожжах, выше и выше; растекалась по пашням, расплавленной лавой катилась вперед, уничтожая все на своем пути. И повсюду из этой округлой, как тесто, массы торчали древесные стволы или отдельные листья величиной с сельский домик. Из этой темной, с просверками, субстанции торчали и человеческие руки-ноги, нередко — покрытые темной корой, с растопыренными, как у листьев, пальцами. Длинные гривы волос развевались над поверхностью тестообразного существа — дымящегося извивающегося слизня; волосы были свалявшимися, как войлок, с застрявшими в них потолочными балками и усиками растений. По впадинам и всхолмлениям этой катящейся массы еще передвигались повозки — запряженные лошадьми телеги, с которых соскакивали люди. Соскочившие с трудом отрывали ноги от вязкой жижи, но вскоре проваливались в нее, прилипали; лошади тоже останавливались, освободиться от упряжи они не могли; люди барахтались рядом. Лошади, обрызганные жижей, начинали расти — сперва только копыта, задние ноги; казалось, животные встают на дыбы, но на самом деле тела их растягивались. Исступленное ржание замолкало, вытаращенные глаза — налившиеся кровью шары — вваливались обратно в глазницы. Лошади сучили передними ногами. Были ли они уже деревьями? Питались ли теми листьями, кустиками, пучками травы, что торчали у них из пасти? Между лошадиными ребрами вдруг высовывался конец дышла. Кучер как бы вырастал из облучка — вместе с напирающими деревьями, срастаясь с ними. Потом всё, что помещалось на спине такого Прачудища, вдруг размягчалось и оседало, образуя одну ровную поверхность…

Через Ваттовое море[87], Фризские острова[88]напирали отдельные чудища, еще не утратившие свою силу. Они с яростью устремлялись против огненных масс, которые люди извергали на них с другой стороны бухты Ядебузен. Когда огромные прыгучие рептилии преодолевали полосу огня, возникало шипение, как при извержении вулкана. От них тоже исходил (зеленый) огонь, казалось, гасивший то белое пламя, которым вооружились люди. Рептилии добирались до берега, разбивали военные машины, глодали их. Но и сами уже были сломлены. Они еще могли протащиться сколько-то миль вглубь прибрежной территории. Но потом из их черных напрасно напрягшихся тел, из глаз и ноздрей, из промежутков между чешуйками начинали вырываться зеленые языки пламени. В этом пламени сила животных сгорала, они судорожно заглатывали воздух, дергались. От горящих тел отделялись какие-то части. Под воздействием огня разлетались в разные стороны пальцы когти зубы чешуйки; ломались крылья. Эти части — пальцы, чешуйки, лоскуты кожи — катились по земле, вдоль Везера, смешиваясь с травой березами елями. И появлялись гигантские ходячие деревья; земля под ними росла с ними вместе: набухала, как если бы была жидкой или желеобразной, пенилась вокруг них. Такие деревья вытягивали корни из земли; покачнувшись, делали шаг вперед; оборачивались; зигзагообразно двигались дальше; прихватывали с собой, выдернув из земли, ближайшие деревца. Деревья тяжело сопели всеми порами. И по прошествии какого-то времени замедляли шаг, оцепенело застывали на месте, лишь слабо покачивали кронами.