схватили, заковали в цепи и отвели в темницу.

На следующее утро, после первой молитвы, государь созвал диван и приказал привести того, кого клевета и обманчивая видимость превратили в подозреваемого.

«Неблагодарный! — грозно воскликнул царь. — Предав меня смерти, ты так хотел доказать свою признательность и отплатить мне за все мои благодеяния? Я не стану медлить, чтобы сполна отомстить за такую возмутительную подлость».

На эти упреки Ахиб отвечал лишь молчанием, и его проводили обратно в тюрьму.

Двое самых злобных преследователей царского любимца приблизились к государю.

«Господин, — сказали они, — мы поражены тем, что ты отложил казнь преступника. Покушение на жизнь твою — злодеяние немыслимое. Ты должен немедля подать пример своего правосудия, ибо нет ничего важнее для твоей безопасности и для спокойствия всего народа».

«Нет, не стоит торопиться в решениях такого рода, — отвечал царь. — Виновный закован в цепи и заключен под стражу, он никуда не денется. Что касается кары и жажды отмщения, то у меня есть еще время. Легко отнять жизнь у человека, но невозможно ее вернуть, она есть милость Божья, которую мы должны уважать. Не следует нам лишать жизни себе подобных без зрелых размышлений. Зло свершившееся непоправимо! Я подумаю над тем, что следует сделать, ибо не желаю, чтобы будущее упрекнуло меня за настоящее».

Государь распустил диван, приказал подготовить колесницу и на несколько дней уехал на охоту.

Когда он вернулся, враги Ахиба снова начали осаждать своего повелителя. Дескать, чем дольше наказание злоумышленника откладывается, тем сильнее недовольство народа. Милосердие и мягкость перестают быть добродетелями, когда они щадят подобные преступления. Эти соображения смущали царя, ему уже нечего было возразить, ибо время шло, а он так и не выяснил, что делал Ахиб в его спальне. Государь решился на суровое наказание, которого как будто бы требовало от него правосудие, и приказал привести к нему обвиняемого в сопровождении судей и палача.

Ахиб стоял в двух шагах от трона с завязанными глазами, палач с топором в руках ждал царского приказа. И тут раздался шум: какой-то человек пробился сквозь толпу и упал повелителю в ноги. То был несчастный Иллах-Мухаммад!

«Пощады! Государь, пощады! — вскричал он. — Смилуйся над единственным ребенком, которого вернуло мне Небо! Мой сын не покушался на жизнь твою, он не мог замыслить столь страшное убийство. Твоя жизнь ему дороже собственной! Вот письма его. Это они заставили меня поспешить к тебе, дабы насладиться зрелищем добродетелей, которым я поклоняюсь! О царь! Слава о твоих достоинствах достигла самых удаленных уголков земли. Так укрепи восхищение народа новым проявлением мудрости, преодолей обиду, откажись от мести, она основана лишь на видимости! Страшись пагубных последствий слишком поспешных решений! Я сам являю ужасный пример того, как необдуманно и неосторожно мы поступаем, поддаваясь страстям. Небо подарило мне детей, государь, но они росли вдали от меня с самых нежных лет. И вот настал день, когда мы должны были воссоединиться, а я, ослепленный гневом, злоупотребил данной мне властью и, не узнав своих подросших сыновей, приказал привязать их к доскам и бросить в море. Тот, кому сейчас угрожает твой топор, не утонул, он один выбрался живым на сушу. Так неужели сегодня я увижу, как он погибнет? Такова цена моей преступной неосмотрительности. Сердце мое исполнено горечи, а слезы мои высохнут только тогда, когда смерть навсегда закроет мне глаза».

Иллах говорил, а царь застыл, будто громом пораженный: он услышал свою историю. Человек, умолявший его о милосердии, был ему отцом, а тот, кого он считал преступником, — родным братом.

Государь был счастлив тем, что привык властвовать с оглядкой и сдержанностью. Дабы никому не навредить внезапными признаниями, он осторожно подготовил отца, а потом, покорившись зову сердца, нежно обнял его. Царь приказал освободить Ахиба от позорных цепей, в которые его заковала чужая зависть. Братья узнали друг друга и утешились.

«Вот какой ужасной опасности я подвергся бы, — сказал старший сын Иллах-Мухаммада своему дивану, — если бы бездумно поверил клевете и наговорам, если бы поспешил с казнью, которой вы так жаждали! Ступайте прочь и устыдитесь! Среди вас не нашлось никого, кто встал бы на защиту невинного!»

Вот и всё, что сказал царь. Затем он удалился в покои вместе с отцом и братом и приказал послать за матерью своей двадцать разодетых с великой пышностью невольников. Ко всеобщей радости, семья Иллах-Мухаммада воссоединилась, благодаря за счастье свое Всемогущего. Они хранили верность заветам Великого Пророка и нежно любили друг друга, пока Провидение не призвало их к лучшей жизни.

РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХ

Продолжение

Закончив рассказ об Иллах-Мухаммаде, или Неосмотрительном, Аладдин добавил несколько слов, надеясь повлиять на своего господина, чьим вниманием ему посчастливилось завладеть.

— Государь мой! — сказал бывший царский любимец. — Если бы сын, ставший царем, повел себя столь же опрометчиво, как отец его, когда был визирем, невинность стала бы жертвой зависти, ревности и честолюбия, и вся семья была бы обречена на жизнь в горе и сожалениях. И так выигрывают все, кто умеет выждать. Точно так же сейчас всё выглядит как будто против меня, и зависть пользуется этим, чтобы сделать из меня преступника. Но я верю, что меня защитит Небо и твоя мудрость.

Когда юноша умолк, Бахе́т-зада́ обратился к визирям:

— Я вовсе не желаю, чтобы преступление оставалось безнаказанным, но мне дорога истина, даже если она исходит из уст врагов наших. Этот обвиняемый очень верно заметил, что мы ничем не рискуем, давая себе время на размышления. Пусть его отведут обратно в тюрьму.

Визири содрогались от страха и злобы, ибо отсрочка могла пролить свет на правду. И, поскольку они сообща стремились скрыть сплетенный ими заговор, третий визирь с раннего утра поспешил во дворец. Государь поинтересовался, не появились ли за прошедший день какие-нибудь новые сведения.

— О господин мой, — услышал он в ответ, — по приказанию твоему мы поддерживаем порядок и покой в нашей столице, и всё было бы прекрасно, если бы с престола твоего и ложа было смыто оскорбление, нанесенное разбойничьим отродьем. Ты снова отложил его казнь, народ ропщет, и я нарушил бы свой долг, если бы скрыл от тебя недовольство, последствия коего могут быть опасными. Предвидеть бунт никогда не удается вовремя, а тот, что зреет сейчас, будет весьма пагубным.

Эти замечания убедили царя, и он снова велел позвать заключенного.

— Несчастный! — сказал Бахе́т-зада́.