Иллах услышал, как деллал громким голосом объявлял, что на продажу выставлен молодой невольник и желающие могут взглянуть на него. Иллах остановился, посмотрел на раба и, сам не зная почему, решил его купить.

Лицо юноши, который был ровесником младшего сына Иллаха, притягивало бывшего визиря с неудержимой силой. И старик проникся надеждой, что, если красоте невольника под стать его душевные качества, то он сумеет заменить ему одного из пропавших детей. Бывший визирь вернулся домой со своим новым приобретением.

Жена его, завидев их еще издали, сразу узнала юношу и заключила в объятия. Она упала без чувств от нежданного счастья, успев лишь произнести имя своего мальчика. Заботами мужа и сына, который омыл ее своими слезами, мать вскоре пришла в себя. Отец, растроганный зрелищем, понял, что подчинился зову природы, и, возблагодарив Небо за милость, тоже прослезился и обласкал вновь обретенное дитя. Однако, несмотря на радость, он вспомнил и о старшем сыне. Что сталось с ним?

«Увы! — отвечал юноша. — Волны очень быстро разлучили нас, и я ничего не могу сказать о судьбе брата».

Этот ответ вновь поверг супругов в глубокую печаль, но их удерживала от отчаяния надежда на новую милость, подобную той, что они уже удостоились, и в мучительном ее ожидании родители сосредоточили всю свою любовь на том бесценном отпрыске, что вернуло им Небо.

Прошло несколько лет. Ахиб, младший сын Иллаха, выучился и смог заняться торговлей. Отец его, видя, что юноша уже способен самостоятельно ходить за море, купил корабль, нагрузил его товаром и, доверив управление сыну, отправил в столицу островов, на одном из которых они жили.

Прибыв в столицу, Ахиб снял лавочку в хане, поместил туда свой товар и несколько дней раскладывал, стараясь выставить его самым привлекательным образом.

Тем временем наступил праздник Рамадан. Молодой Ахиб, ревностный мусульманин, с молоком матери впитал идеи Корана, изучение которого было его любимым занятием. Он также в совершенстве владел искусством пения{249} и мог бы даже выступить в роли имама. Ахиб надел фараджу[65]{250} и направился в главную мечеть города, где царь и придворные присутствовали на полуденной молитве. Когда хатиб[66]{251} поднялся на кафедру и затянул «Фальхею»[67]{252}, Ахиб трижды пропел: «Аллаху акбар»{253}. Его мелодичный голос стал для собравшихся приятной неожиданностью, все соглашались, что в жизни не слышали ничего подобного. Хатиб позеленел от зависти: он и представить не мог, что на свете есть голос лучше, чем у него: от огорчения у бедняги перехватило горло, и больше он не смог издать ни звука. Ахиб, не дожидаясь, пока чтец вновь обретет дар речи, продолжил молитву с силою и легкостью, превзойти которые тот не мог бы при всем желании.

На выходе из мечети царь повелел своим прислужникам оседлать лошадь для нового певчего, встретить его и проводить во дворец. Ахиб с почтением принял приглашение и явился к государю. Тот ласково приветствовал молодого человека, похвалил дарование его и почувствовал к юноше необъяснимую приязнь и интерес.

Ахибу было в ту пору семнадцать лет, и он обладал привлекательной внешностью. Повелитель, то ли в силу расположения, то ли желая оказать милость чужестранцу, поселил его в своем дворце и стал оказывать знаки внимания, которые вызвали зависть как придворных, так и членов царской семьи. И вскоре недруги Ахиба сговорились погубить своего соперника во что бы то ни стало.

Тем временем добродетельный сын Иллаха после довольно долгого пребывания в столице захотел повидать своих родителей и отчитаться за доверенный ему товар. Но, боясь, что царь не даст ему дозволения на отъезд, юноша написал отцу, рассказав, в какую милость попал. Ахиб надеялся, что, узнав обо всем, родители сами приедут к нему.

Иллах с женою прижали к сердцу полученное письмо. Оба они были польщены тем, что их отпрыск в столь юном возрасте сумел добиться высочайшего расположения, и решили немедленно отправиться в путь, предупредив сына о своем намерении. Едва Ахиб получил это известие, он купил дом и приличную обстановку, а вскоре уже обнимал любимых родителей, которым государь послал подарки, чья ценность говорила о том, что они предназначены для семьи его любимца.

Наступила самая прекрасная пора года, и царь переехал в один из своих загородных дворцов, где для увеселения двора он устраивал разные празднества. Однажды за трапезой, вопреки обыкновению, государь попробовал незнакомую настойку, о крепости которой не подозревал. Спустя недолгое время он так сильно опьянел, что упал на софу и крепко уснул, а прислужников рядом с ним не оказалось, потому что все предавались развлечениям. Только Ахиб, который из привязанности своей следил за каждым движением господина и благодетеля, последовал за ним и нашел спящим.

Тогда сын Иллах-Мухаммада вышел из комнаты и стал у двери с саблей наголо. Один из прислужников, проходя мимо, удивился, застав Ахиба в таком положении, и спросил, что он делает.

«Я охраняю покой государя, — отвечал Ахиб. — Меня держат здесь моя любовь и мой долг».

Придворный тут же рассказал об увиденном своим единомышленникам, и они рассудили, что это подходящий случай, дабы погубить Ахиба. Всей толпой они явились к царю, и тот прислужник, что своими глазами видел Ахиба, стал утверждать, что застал его в государевой опочивальне с саблей наголо, и якобы Ахиб уже намеревался убить спящего повелителя и только неожиданное появление свидетеля испугало злодея и предотвратило роковой удар.

«Если ты, господин мой, сомневаешься в моих словах, — добавил очернитель, — то тебе достаточно сегодня же лишь притвориться, что ты ложишься спать без охраны, и мы все уверены, что этот бессовестный негодяй вновь попытается осуществить свой отвратительный замысел».

Обвинение смутило царя, и всё же он не поверил своим прислужникам на слово, а захотел самолично все проверить.

Тем временем придворные разыскали царского любимца и сказали ему:

«Государь весьма доволен рвением твоим и усердием, которое ты проявил. „Ахиб, — признался он, — для меня всё равно, что щит, когда он рядом, я могу спать спокойно“».

Наступила ночь, и царь, закончив трапезу, во время которой он беззаботно веселился, неожиданно поднялся и, сделав вид, что пьян так же, как накануне, улегся на софу. Ахиб, не спускавший с него глаз, подумал, что государь уже заснул, и вошел в его опочивальню с саблей наголо.

Как только царь заметил блеск оружия, его охватил страх, он громко вскрикнул и позвал стражников. По его приказу Ахиба