– А он вас бил? Когда?

– Господи, опять вы! Ну, бил не бил, что от этого изменится?

– Мотивы изменятся. Есть мотивы – одна квалификация. Нет мотивов – другая.

– Это вы всерьез?

– Конечно.

– Сомневаюсь. Ладно, могу рассказать.

И Немчинов скомкано, будто хотел поскорее отделаться, рассказал о своей обличительной статье, в которой он затронул Костяковых, о том, как братья рассердились, о том, как пытали его, чтобы узнать, кто ему поручил написать эту статью. А на самом деле никто не поручал.

– Прямо-таки пытали?

– А как это называть, если Петр меня лупил кулаком по голове со всей дури? Несколько раз. До сих пор чувствую.

– Действительно…

Гера записывал сказанное Ильей, а тот смотрел и вдруг спросил:

– Что это вы делаете?

– Пишу.

– Что?

– То, что вы мне рассказали.

– Зачем? Что изменится? Девушка погибла, дочь моего друга и моей подруги, я виноват, вот что главное! Ерундой тут занимаетесь! Я ведь на самом деле больше этого охранника виноват! Я спровоцировал! Сажать меня за это надо, я не против! Пусть радуются те, кто этого хочет, их желания совпадают с моими!

– Этого никто не хочет. Больше того, имею полномочия отпустить вас при условии подписки о невыезде.

– Не шутите?

– Нисколько.

Гере было приятно обрадовать человека.

Но Немчинов почему-то не слишком обрадовался.

– То есть все-таки на охранника свалят?

– Его тоже временно отпустят.

– Понимаю. Вот теперь понимаю, – задумчиво сказал Немчинов.

– Поделитесь вашим пониманием.

– А то вы сами не в курсе? Костяковы все хотят спустить на тормозах. В самом деле, зачем Павлу Витальевичу сажать собственного охранника? А я… Я, наверно, им на воле нужнее. Будут в награду за свободу опять меня заставлять книгу писать.

– Какую книгу?

– Неважно. А еще им нужно, особенно Максиму, узнать, что мне еще известно про их брата.

– Какого брата?

– Которого они уничтожили.

Вот тебе и простое дело, подумал Гера. Он, человек еще очень молодой, не знал многих сарынских баек, легенд и сплетен, поэтому начал расспрашивать Немчинова о подробностях.

Илья рассказывал – обо всем, что знал, а следователь разочаровывался: ничего серьезного не было. Попросить брата уехать – не преступление. И даже заставить – тоже не тянет на злостное деяние. Подстроить аварию, результатом которой стала гибель бывшей жены Костякова-старшего, – недоказуемо, да и сколько лет прошло.

– Я вижу, вам неинтересно, – сказал Немчинов.

– Почему? Но все-таки вернемся к нашему делу. Костяковы не ангелы, согласен, но не они убили Дарью Соломину, ведь так?

– А кто же?

– Вы их обвиняете? Мне это записать? Только что вы говорили, что сами виноваты.

– Да, виноват. Но началось все с них. Вот смотрите: Петр меня избивал. Я специально попал на свадьбу, причем обманом, меня не приглашали. Может, хотел отомстить, может, посмотреть на это безобразие. Но точно знал – я обязательно устрою скандал. То есть, когда шел, не знал, а теперь понимаю, что знал.

– Мне это записать? Что вы хотели устроить скандал?

– Да.

– Но ведь за саблю не собирались хвататься?

– Какая разница? Там ножи есть, вилки.

– Вы собирались ими воспользоваться? Против кого?

– Неважно, вы слушайте дальше. Петр и Максим, которые надо мной издевались, которые меня до этого довели, – виноваты? Да. Я считаю их соучастниками. Из-за них я взбесился. Павел Костяков, который вынудил красивую молодую девушку выйти за него замуж, виноват или нет? Ведь если бы не это, она осталась бы жива!

– А он разве вынудил? Вам это известно?

– Это понятно и так!

– Нужны доказательства.

– Вот и доказывайте, вы следователь! А я считаю, что Павел прямо соучастник и виновник. Меня толкнул, ее подставил! Ну и, конечно, его охранник. Случайно не случайно, но убил все-таки! Поэтому… Извините, как вас зовут?

– Я представлялся.

– У меня голова, говорю же…

– Герман Григорьевич.

– Спасибо. Герман Григорьевич, это же массовое убийство или коллективное, не знаю, как правильно с юридической стороны. Убийство группой лиц, так, кажется?

– Вы, Илья Васильевич, путаете моральную сторону дела с фактической. И давайте по порядку, потому что формально вам может быть инкриминировано покушение на убийство.

– Так я о том и говорю!

– Не совсем о том. Конечно, состояние аффекта налицо, мотивы налицо. А то, что вы махали саблей, когда стояли рядом с невестой, не значит же, что вы хотели именно ее убить?

– Значит. Я мог это сделать. В этом состоянии – мог. Так и запишите.

– А причина?

– Не знаю. Чтобы она ему не досталась. Чтобы не опозорилась. Чтобы… Я когда-то любил ее маму. А она на нее очень похожа. У меня было чувство, что я выдаю ее замуж.

– Это новый поворот. Вы зачем-то усложняете себе положение, Илья Васильевич.

– А вы зачем-то хотите его упростить. У вас указание такое? Повторяю – и требую записать: виновными в смерти Даши считаю себя, Петра Чуксина, Максима и Павла Костяковых. И охранника. Нет, охранника можно не считать. Он просто исполнитель.

– Если следовать вашей логике, – пошутил Гера, – то виноват и тот, кто пистолет производил, и кто саблю подарил…

– Да, да, точно! – горячо сказал Немчинов. – Этот самый… Тимур, не помню, как отчество, бывший тесть Костякова по жене, которую он угробил. Он же меня раздразнил этой саблей! И глупостями, которые говорил! Записывайте, записывайте!

Гера не записывал. Он смотрел в странные глаза Немчинова и думал, что, пожалуй, и предыдущие записи не имеют цены – подследственный явно неадекватен. И Гера в данной ситуации обязан назначить судебно-медицинскую экспертизу на предмет вменяемости. С одной стороны, ответственность, с другой – как он будет выглядеть, если окажется, что всерьез допрашивал психически больного человека? Немчинова, между прочим, по голове били, а Гера хорошо помнит о последствиях травм головы, которые описывались в учебниках.

Поэтому он посмотрел на часы, сказал, что, к сожалению, время беседы истекло.

– Вернетесь пока в… – он замешкался, не хотелось говорить слово «камера», – туда, где были. Ненадолго.

– Вы же хотели отпустить?

– Да, конечно. Просто кое-какие формальности.