Но насколько обоснована такого рода вера и оправдан ли в наших рассуждениях переход от встречавшихся в опыте «случаев» к не встречавшимся?[727] Юм дает на этот вопрос отрицательный ответ: «не может быть демонстративных аргументов, доказывающих, что случаи, с которыми мы еще не встречались в опыте, похожи на те, с которыми мы уже знакомы из опыта»[728]. Стало быть, нет таких аргументов или оснований, которые позволили бы сделать вывод от одного случая к другому, как бы похожи ни были соответствующие условия. «Наш прошлый опыт, — по словам Юма, — не может ничего доказать относительно будущего… даже после того как я в [процессе] опыта воспринимал множество повторяющихся действий такого рода, нет аргумента, понуждающего меня предположить, что действие будет соответствовать прошлому опыту»[729], ибо наш прошлый опыт не всегда единообразен. Иногда из причины вытекает одно действие, иногда — другое.

Итак, ссылка на прошлый опыт ничего не решает: самое большее, она может доказать, что объект, породивший другой объект, в тот момент обладал подобной силой. Но она никогда не доказывает, что та же сила должна продолжать существовать в том же объекте или в той же совокупности чувственных качеств. А потому заключает Юм, всякий вывод, выходящий «за пределы тех прошлых случаев, с которыми мы познакомились из опыта»[730], не обоснован. Тем самым устраняется последний довод для утверждения, будто наш ум убеждается в принципе, гласящем: «случаи, с которыми мы еще не познакомились на опыте, необходимо должны быть сходны с теми, которые мы знаем из ояы»ш»[731]._Предположение, что будущее похоже на прошлое, проистекает исключительно из привычки, которая принуждает нас ожидать в будущем той последовательности объектов, к которой мы привыкли.

Однако, как убедительно доказал Юм, «ни в одном объекте, который рассматривается сам по себе, нет ничего такого, что давало бы нам основание для заключения, выводящего нас за пределы этого объекта… даже после наблюдения частого и постоянного соединения объектов у нас нет основания для того, чтобы вывести заключение относительно какого- нибудь объекта помимо тех, которые мы знаем из опыта»[732].

Таким образом, сам факт регулярной повторяемости какого-либо события в прошлом не может нам гарантировать факт повторяемости этого события в будущем. Или перефразируя шотландского мыслителя, можно сказать словами Витгенштейна: «Из того, что произошло одно, принудительно не следует, что должно произойти другое»[733]. Например, что завтра утром солнце взойдет, это гипотеза; а это значит, что мы не знаем, взойдет оно или не взойдет. Нет оснований полагать, что оно с необходимостью завтра взойдет. Итак, мы никогда не можем оправдать истинность веры гу в некоторую регулярную повторяемость событий, т. е. в данном случае не только вера, но и знание выходит за сферу рационального. Вера мота бы быть оправдана только при двух условиях, а именно: при постоянном соединении двух объектов во всем прошлом опыте и при сходстве наличного объекта с каким-нибудь из них. Но поскольку в реальности это невозможно, то несостоятельность веры очевидна. Этим фактически подрывается не только статус веры, но и опыта, когда его распространяют на случаи, не вполне с ним сходные.

Из всего этого Юм заключает, что регулярная повторяемость событий * не имеет совершенно никакой доказательной силы, а наши знания — это не просто верования, но верования, которые не поддаются рациональному " обоснованию. Этим по сути он разрушает основы эмпиризма, ставит под сомнение достоверность человеческого опыта, а стало быть, и индукции, „ на котором она опирается. Юм вскрыл несостоятельность логической доказательности неполной индукции, заменив ее психологическим, к тому " же еще и несовершенным механизмом вероятности ожидания.

В конечном итоге своей трактовкой причинности он выбил почву из- под ног эмпирических наук, что послужило побудительным толчком к кантовской философии. Юм убедительно показал, что причинные отношения, во-первых, никогда не могут быть доказаны ни априорно, ни апостериорно, но в них можно только верить, во-вторых, как предмет теоретического исследования они относятся к числу продуктов психической деятельности.

Но самое главным результатом его исследования причинности, оказавшимся поворотным для философского и методологического мышления, явилось осознание тот, что индукции как формирования веры на основе повторения вообще не существует. Она не существует в том смысле, что, по его словам, «вера, сопровождающая любое рассуждение, выражается в единичном заключении»[734], а, как известно, выведение теорий из единичных высказываний, верифицированных опытом, логически недопустимо.

Эта идея Юма сыграла решающую роль в формировании западной философии и методологии науки. Не будет преувеличением сказать, что без этого «великого британца» не состоялся бы Кант как критический философ, а без «великого кёнигсбергца», в свою очередь, не состоялась бы вся современная философия, которая так или иначе исходит из Канта как продолжатель или критик его идей. Именно благодаря Канту[735] основополагающие идеи британского эмпиризма Юма заняли свое достойное место в современной философской культуре, представленное прежде всего аналитической традицией как позитивистского, так и антипозитивистского толка. Мысль Юма о логической недопустимости выведения теорий из единичных высказываний нашла свое плодотворное развитие в философии критического рационализма К. Поппера. Последний, отталкиваясь от этой идеи шотландского философа, вывел из нее далеко идущее следствие, которое привело к «коперниканскому перевороту» в современном методологическом мышлении: хотя научные теории никогда эмпирически не верифицируемы, но они могут быть эмпирически фальсифицируемы. Никакое количество истинных проверочных высказываний не может служить оправданием истинности универсальной теории. Иными словами, теория ни в каком смысле не выводится из эмпирических фактов. Из фактов может быть выведена только ложность теории. «Предположение истинности проверочных высказываний, — подчеркивает в этой связи К. Поппер, — иногда позволяет нам оправдать утверждение о ложности объяснительной универсальной теории»[736]. Это возможно в силу существующей с точки зрения дедуктивной логики асимметрии между верифицируемостью и фальсифицируемостью: сам факт того, что что-то нельзя верифицировать не означает, что его нельзя фальсифицировать. Или, говоря словами В. Крафта: «Нет окончательной верифицируемости, но есть окончательная фальсифицируемость»[737].