class="p">Что-то довольно странное

Было 6:45 утра, когда Нэнси проснулась в объятиях мужа. Виджай держал ее так, как она любила; так ей больше всего нравилось просыпаться, и она удивилась, насколько крепко спала всю ночь. Нэнси чувствовала спиной грудь Виджая, его чуткие руки держали ее груди, его дыхание чуть пошевеливало ее волосы. Пенис детектива Патела был довольно тверд, и Нэнси чувствовала поясницей его легкую, но настойчивую пульсацию. Нэнси знала, как ей повезло с таким положительным мужем, и притом таким добрым. Она сокрушалась, что ему приходится жить с такой, как она; сколько сил уходило у Виджая на то, чтобы оберегать ее. Она стала тереться о него бедрами, это была одна из поз, в которой ему нравилось заниматься любовью, – когда он проникал в нее сзади, а она при этом лежала на боку. Но заместитель комиссара не отозвался на волнообразные движения бедер жены, хотя он истово преклонялся перед ее белым телом, ее светлыми волосами, перед ее чувственностью. Полицейский выпустил груди жены, и одновременно с тем, как Виджай отодвинулся, Нэнси увидела, что дверь в ванную открыта, хотя они всегда закрывали ее перед тем, как лечь спать. В спальне стоял свежий аромат мыла – муж Нэнси уже принял утренний душ. Нэнси повернулась к Виджаю и тронула его мокрые волосы. Он смотрел в сторону.

– Уже почти семь часов, – сказал детектив.

Обычно Пател вставал около шести часов и еще до семи уходил в криминальный отдел управления полиции. Однако этим утром он дал ей выспаться, сам принял душ, а потом вернулся в постель и лег к ней. Он просто ждал, пока она проснется, подумала Нэнси, но не для того, чтобы заняться любовью.

– Что ты хочешь мне сказать? – спросила его Нэнси. – Что ты мне еще не сказал, Виджай?

– Ничего особенного. Просто у нас маленький ланч, – ответил Пател. – У нас с тобой в «Дакворте».

– С доктором? – спросила Нэнси.

– Думаю, что и с актером.

– О, Виджай, нет… только без Дхара! – вскрикнула она.

– Думаю, там будет и Дхар. Они оба знают Рахула, – пояснил он. Детектив не мог произнести те формальные слова, что вчера в разговоре с доктором, поэтому вместо слов «сравнить показания» он сказал: – Будет очень ценно выслушать все, что каждый из вас помнит. Какая-нибудь деталь может оказаться важной. – Голос Патела сошел почти на нет. Ему было невыносимо видеть этот отсутствующий взгляд жены.

Она вдруг разрыдалась.

– Мы же не члены клуба «Дакворт»! – вскрикнула Нэнси.

– Мы приглашены. Мы – гости, – сказал Пател.

– Но они увидят меня, увидят и подумают, что я ужасна! – простонала Нэнси.

– Они знают, что ты моя жена. Они просто хотят помочь, – ответил заместитель комиссара.

– Что, если меня увидит Рахул? – спросила его Нэнси. Она всегда задавала ему этот вопрос.

– А ты сможешь узнать Рахула? – спросил Пател.

Детектив подумал, что едва ли кто-либо из них узнает Рахула, но вопрос оставался весьма щекотливым, поскольку Нэнси нельзя было не узнать.

– Сомневаюсь, но может быть, – сказала Нэнси.

Заместитель комиссара полиции оделся и ушел, а она, еще голая, осталась в спальне, где бесцельно перебирала свои вещи. Постепенно дилемма, что надеть в клуб «Дакворт», полностью завладела ею. Виджай сказал, что вернется домой со службы и отвезет ее в клуб «Дакворт», – Нэнси не надо будет добираться туда самой. Но детектив сомневался, что она его услышала. Ему придется вернуться домой пораньше – он вполне допускал, что она так и будет сидеть голой в спальне, выбирая, какое платье ей больше подойдет.

Иногда (в свои «хорошие дни») она забредала на кухню, которая была единственным помещением в квартире, куда заглядывало солнце, и ложилась на высокий длинный стол, в полосу солнечного света. По утрам солнце светило в открытое кухонное окно в течение лишь двух часов, но ей этого хватало, чтобы загореть, если она не пользовалась защитным кремом. Однажды, когда она абсолютно голой вытянулась на кухонной стойке, женщина из соседней квартиры позвонила в полицию. Позвонившая заявила о «непристойности» Нэнси. После этого Нэнси всегда что-нибудь надевала, даже если это была лишь одна из рубашек Виджая. Иногда она также пользовалась солнцезащитными очками, хотя любила ровный загар, а очки оставляли светлые пятна вокруг глаз – «как у енота», говорила она.

Она никогда не ходила покупать продукты, потому что, по ее словам, ее атаковали нищие. Нэнси хорошо готовила, но покупками занимался Виджай. Они не составляли списка необходимых продуктов – Виджай покупал то, что ему приглянулось, а она придумывала, как это приготовить. Один или два раза в месяц Нэнси ходила покупать книги. Она предпочитала книжные развалы на Чечгейт и на перекрестке улиц Махатмы Ганди и Хорнби. Ей нравились старые книги, особенно мемуары; ее любимая книга называлась «Вдова раджи, павшего в бою» – мемуары заканчивались предсмертной запиской. Она также покупала много уцененных американских романов (из остатков тиража) – за каждый она редко платила больше пятнадцати рупий, а иногда всего лишь пять. Она говорила: нищие не пристают к тем, кто покупает книги.

Раз или два раза в неделю Виджай с женой выбирались куда-нибудь поужинать. Они еще не растратили денег, что были в дилдо, но считали, что не могут позволить себе ужин в ресторанах отелей, где среди иностранцев Нэнси не привлекала к себе внимания. Лишь однажды они поссорились по этому поводу – Виджай сказал, что, по его мнению, она предпочитает рестораны отелей, поскольку в них ей легко представить, что она всего лишь туристка, которая здесь проездом. Он обвинил ее в том, что она не хочет жить в Индии, что мечтает вернуться в Штаты. И она показала себя. В следующий раз, когда они пришли в обычный китайский ресторан под названием «Камлин» на улице Чечгейт, Нэнси вызвала владельца ресторана и спросила, знает ли он, что ее муж – заместитель комиссара полиции. Разумеется, владелец ресторана знал об этом, поскольку криминальный отдел управления полиции был рядом, как раз напротив Крауфорд-Маркет.

– Тогда почему же вы никогда не предлагаете нам бесплатно поужинать? – поинтересовалась Нэнси.

После этого за еду там они больше не платили, а само обслуживание было на высшем уровне. Нэнси говорила, что на сэкономленные деньги можно сходить в ресторан или, по крайней мере, в бар какого-нибудь отеля. В таких случаях Нэнси нещадно критиковала блюда; она также выискивала глазами американцев и отзывалась о них с отвращением.

– Не смей мне даже говорить, Виджай, что я хочу обратно в Штаты, – заявила она, причем только однажды.

Заместитель комиссара больше не поднимал эту тему, и