в другом месте, – это было совершенно типично для Джона Д. Даже в Цюрихе у него не было желания чем-либо обладать. Свою квартиру, в нескольких минутах ходьбы от театра, озера, реки Лиммат, ресторана «Кроненхалле», он тоже снимал. Он не хотел иметь машину. Похоже, он гордился своими театральными афишами, заключенными в рамки, и даже постерами с «Инспектором Дхаром», одним или двумя; в Цюрихе, полагал доктор Дарувалла, эти афиши индийского кинематографа, вероятно, забавляли друзей Джона Д. Они даже представить себе не могли, какие бредни снимались там для свихнутых зрителей, – это превосходило самые смелые мечты театра «Шаушпильхаус».

В Цюрихе Джамшед наблюдал, что Джона Д. нечасто узнают; едва ли он был самым известным в театральной труппе. Не вполне типичный актер, он не был звездой. В ресторанах по всему городу театралы узнавали его в лицо, но могли не знать его имени. Только школьники, после какой-нибудь комедии, иногда просили у него автограф; дети просто протягивали театральную программку любому участнику спектакля.

Джамшед говорил, что у Цюриха нет денег на поддержку искусства. Недавно там был скандал, потому что город хотел закрыть «Шаушпильхаус келлер[90]» – авангардный молодежный театр. Друг Джона Д. Маттиас Фрай поднял большой шум. Насколько Джамшед знал, этот театр всегда нуждается в деньгах. У технического персонала не было ежегодного повышения зарплаты; если кто-то уходил, на его место никого не брали. Фаррух и Джамшед полагали, что Джон Д. вряд ли много получал в театре. Но конечно, он в деньгах не нуждался – Инспектор Дхар был богат. И разве имело для Дхара какое-то значение, что театр недостаточно субсидируется городом, банками и частными пожертвованиями?

А Джулия считала, что театр чувствует себя вполне уверенно, поскольку опирается на столь славную свою историю 1930-х и 1940-х годов, когда он стал укрытием для людей, бежавших из Германии, – не только для евреев, социал-демократов и коммунистов, но также для всех, кто выступал против нацистов и в результате лишился работы или подвергся преследованию. То было время, когда постановка «Вильгельма Телля» представляла собой вызов и даже революционную дерзость, по сути – символический удар по нацизму. Цюрихский «Шаушпильхаус» проявлял смелость в те годы, когда любая постановка «Фауста» Гёте могла оказаться последней. Здесь также ставили Сартра, фон Гофмансталя и молодого Макса Фриша. Еврейский беженец Курт Хиршфельд обрел в театре дом. Но в наши дни, считала Джулия, многие молодые интеллектуалы находили «Шаушпильхаус» чересчур консервативным. Фаррух подозревал, что консервативность как раз и устраивала Джона. Главное, что в Цюрихе он не был Инспектором Дхаром.

Когда звезду индийского кино спрашивали, где он живет, потому что было очевидно, что в Бомбее он проводит очень мало времени, Дхар всегда отвечал (с характерной расплывчатостью), что он живет в Гималаях – в «обители снегов». Но обитель снегов Джона Д. была в Альпах и в городе у озера. Доктор подумал, что имя Дхар, возможно, из Кашмира, но ни доктор Дарувалла, ни Инспектор Дхар никогда не были в Гималаях.

Теперь спонтанно доктор решил рассказать Джону Д. о своем решении.

– Я больше не пишу для Инспектора Дхара, – сказал Фаррух. – Я собираюсь созвать пресс-конференцию и сообщить, что это я отвечаю за его создание. Хочу положить этому конец и снять тебя с крючка, если можно так выразиться. Если ты не возражаешь… – неуверенно добавил доктор.

– Конечно я не против, – сказал Джон Д. – Только дай настоящему полицейскому найти настоящего убийцу – ты ведь не будешь вмешиваться в это.

– Ни в коем случае! – словно оправдываясь, сказал доктор Дарувалла. – Но если бы ты только пришел на ланч… Я просто подумал, что ты мог бы что-то вспомнить. У тебя есть глаз на детали, сам знаешь.

– Какие детали ты имеешь в виду? – спросил Джон Д.

– Ну, ты, может, помнишь что-то о Рахуле или о том времени в Гоа. Я не знаю, на самом деле – все, что угодно! – сказал Фаррух.

– Я помню хиппи, – сказал Инспектор Дхар.

Прежде всего он вспомнил ее вес; в конце концов, это он спускался с ней по лестнице отеля «Бардез» и в фойе. Она была очень корпулентной. Она все время смотрела ему в глаза, и от нее приятно пахло – он знал, что она только что приняла ванну.

Затем, в вестибюле, она сказала: «Если вам нетрудно, не могли бы вы мне помочь?» Она показала ему фаллоимитатор, торчащий из ее рюкзака; Дхар вспомнил ужасающий размер этой штуковины и головку, направленную на него. «Кончик откручивается, – сказала Нэнси, продолжая глядеть прямо ему в глаза. – У меня просто на хватает сил». Дилдо был завинчен так плотно, что Дхару пришлось ухватить его обеими руками. А потом она остановила его, как только он чуть повернул головку. «Этого достаточно, – сказала она. – Я собираюсь вас пощадить, – сказала она еле слышно. – Вы ведь не хотите знать, что там внутри».

Это было довольно сложной задачей – встретиться с ней взглядом и заставить ее опустить глаза. Джон Д. сосредоточился на образе большого фаллоимитатора внутри хиппи; он считал, что она прочтет в его глазах, о чем он думает. А в глазах Нэнси он видел, что она пережила какую-то опасность – возможно, что-то даже потрясло ее – и она не готова была снова пережить что-то подобное. Потом она отвернулась.

– Не могу себе представить, что стало с хиппи! – вдруг выпалил доктор Дарувалла. – Это немыслимо! Такая женщина – и она с заместителем комиссара Пателом!

– Разве ланч не повод, чтобы посмотреть, как она выглядит… через двадцать лет, – сказал Инспектор Дхар.

Он просто играет, подумал доктор Дарувалла. Дхару все равно, как Нэнси выглядела; что-то иное было на уме у актера.

– Так что, ты придешь на ланч? – спросил доктор.

– Конечно. Почему нет? – сказал актер.

Но доктор Дарувалла знал, что безразличие Джона Д. на сей раз напускное.

Что касается Инспектора Дхара, он ни за что не пропустил бы ланч в клубе «Дакворт», и актер подумал, что предпочел бы быть убитым Рахулом, чем потерять свое членство из-за угрозы столь грубой, что ее пришлось поместить в рот мертвеца. Ему было не важно, как нынче выглядела Нэнси; в конце концов, он был актером-профессионалом, и даже двадцать лет назад он понимал, что Нэнси играет. Она была не той, за кого себя выдавала. Двадцать лет назад даже молодому Джону Д. было очевидно, что Нэнси в ужасе, что она блефует.

Теперь актеру хотелось посмотреть, блефует ли еще Нэнси, притворяется ли еще. Может быть, теперь, подумал Дхар, Нэнси перестала играть; может быть, теперь, после двадцати лет, она просто даст наконец выход своему ужасу.