«И вот теперь, — продолжал копаться в своих сомнениях Хаардик, — когда, возможно, само Провидение выкладывает передо мною инструмент для осуществления миссии, я его не узнаю и стараюсь опасливо отодвинуть от себя подальше. Почему? Боюсь, что Великая Сущность на самом деле уготовила мне именно тот путь, по которому я иду уже много лет? Путь, на котором я должен рассчитывать только на самого себя? Может, именно поэтому мне необходимо сопротивляться новому соблазну, возможно, пустому миражу, который не способен принести ничего, кроме надежд, сколь суетных, столь и беспочвенных? Хоть бы, в самом деле, знак какой! Однако единственный вид откровений, который мне до настоящего времени был доступен, — это волевой толчок. Он будет! Будет обязательно! Мне и раньше случалось с его помощью выходить из тупиков…»

И ожидаемое произошло. Решимость испытать вызов судьбы пришла к Хаардику как-то сама собой, вместе с мыслью о том, что возможная неудача ровным счетом ничего в его положении не изменит. Потерянное время? Сколько его уже утекло! Ему за пятьдесят, а он все на той же стартовой позиции. Если он с нее так и не сдвинется, всего-то и придется, что окончательно смириться со своей долей, назначенной Провидением. В общем-то, он к этому готов. А вот если в его руки действительно попадет чудесный инструмент, то, значит, таков уж Промысел, сопротивляться которому, во-первых — грех, а, во-вторых, — бессмысленно.

Придя к этому простому заключению, настоятель Фантес все через того же знакомого статистика аккуратно навел самые простые справки об Острихсе Елэдди и, обладая этой минимальной информацией, легко организовал свою с ним «случайную» встречу около университетских ворот.

* * *

И вот теперь на него свалилась эта ответственность. Хаардик сам сделал все, чтобы взвалить ее на себя и к собственному удивлению оказался не вполне готовым принять такой груз. Проблема лежала, прежде всего, в нравственной плоскости.

Настоятель «краснокаменного» храма никак не мог отделаться от отвратительного ощущения, что по отношению к Острихсу он выступил в роли довольно циничного соблазнителя. Воспользовавшись своим совершенно очевидным и, кроме того, хорошо тренированными обаянием, он легко завоевал сначала интерес, затем расположение и, наконец, полное доверие юноши, граничащее даже с обожанием. Обожанием именно того рода, какое ищущие молодые люди могут испытывать, если им случится встретить старшего по возрасту человека, обладающего некой совокупностью свойств, за которыми видятся одновременно и ум, и опыт, и понимание, и, вроде бы, доброта, и много еще такого, что остро необходимо растущей душе. Это такие природные таланты — педагоги, не по образованию, а по призванию. От таких — любые уроки молодыми воспитанниками воспринимаются с энтузиазмом, легко и надолго. И научить такие воспитатели могут всему, чему угодно, в зависимости от направленности собственной личности: добру или жестокости, праведности или преступлению, разуму или фанатизму… Это — кому как повезет.

Хаардик, наверное, обладал такого рода талантом и, общаясь с Острихсом, смог предложить ему что-то такое, чего тот не мог получить в необходимой дозе ни от заботливых родителей, ни от почтенных и, может быть, даже отличных преподавателей, ни от друзей-сверстников… А взамен священник приобрел право использовать дар Острихса.

Все получилось так ловко, что Хаардику не пришлось никакими намеками наводить Острихса на нужную тему. Вышло, как в известном анекдоте: лучше полчаса подождать, чем всю ночь уговаривать… Юноша совсем недавно получил от своего отца (мнение которого, несомненно, очень уважал) совершенно определенную отповедь в отношении постановки дальнейших экспериментов со своим даром, однако, острый интерес к самому себе, к собственной необычной способности и постоянное искушение найти ей хоть какое-то применение, увидеть результат, продолжали жечь молодую и уже только поэтому нетерпеливую душу. Острихс подспудно искал некий противовес мудрой осторожности и зрелому прагматизму родителя. Ну, и, разумеется, нашел.

Особенно молодому человеку был приятен тот факт, что в заочном споре с умудренным отцом он вышел (как ему представлялось) победителем. Хаардик действительно «не заикался» на тему о необычном даре Острихса. Вот так прямо — ни словом, ни намеком и какой-либо иной околичностью. Создавалось полное впечатление, что священника интересует только само дружеское общение с молодым человеком. В самом этом факте также нельзя было почувствовать никакого подвоха. Это было совершенно в духе настоятеля Фантеса, с удовольствием заводившего новые знакомства с любыми людьми, которые казались ему чем-то интересными и которых он мог чем-то заинтересовать сам.

Острихс легко и как бы совершенно естественно получил доступ в небольшой круг людей, которые могли приписать себе тесную дружбу с Хаардиком и составили около него нечто вроде клуба для интеллектуального общения. Встречи эти были всегда спонтанны, происходили в произвольном составе случайно заглянувших на огонек знакомцев и не имели никакого заранее оговоренного плана или темы. Как правило, общение происходило за скромным чаем в неуютном и скудно обставленном домике настоятеля при храме, а если позволяла погода — то в старой, но очень милой беседке, в небольшом церковном саду.

Далеко не все среди участников этих чаепитий были людьми верующими, но все любили в той или иной мере пофилософствовать, по возможности изящно поиграть словами и аргументами, в общем — предавались обычному интеллигентскому трепу, как форме удовольствия, и никаких манифестов не вырабатывали.

Острихс был в этой кампании самым молодым, неопытным и посему, в основном, благоразумно помалкивал, боясь попасть впросак с каким-нибудь незрелым суждением. Однако за случайными дискуссиями о литературе, искусстве, на темы истории или, паче чаяния, о проблемах нравственности, а то и об основах бытия ему виделись необыкновенные глубины мудрости и вызовы его собственному предназначению, постоянные мысли о котором не давали покоя ни уму, ни совести, ни честолюбию юноши. Выкладывать всю эту беспокойную продукцию своей души на общее обсуждение он не решался, а поделиться своей готовностью облагодетельствовать человечество открывшимся у него даром очень хотелось. И лучшей кандидатуры для этого, чем деликатный, все понимающий, обладающий большим жизненным опытом и, по-видимому, совершенно бескорыстный Хаардик, найти было нельзя.

* * *

— Может быть, как раз самый правильный образ действий именно тот, о котором говорит твой отец: подождать пока с этим. А? Ну, неужели оно тебя и в самом деле так жжет?

— Ну, во первых, отец-то предостерегал меня от того, чтобы я не пробовал с помощью этого обогащаться… И чтобы был осторожен, если меня кто-то захочет использовать… А вот в смысле общего блага, так сказать… он, как бы, допускает… Вот только не знает, как поточнее определиться… ну, в общем, куда можно с этим влезать, а куда — нет…

— Вот я и говорю: мудрый человек, твой отец, Острихс! Я тебе практически тоже самое…

— Погодите, господин Фантес! Есть еще и во-вторых.

— Ну, изволь…

— Так вот, во-вторых. А вдруг это временно?