«Краснокаменный» приход Ялагила был уже седьмым в более чем двадцатилетней практике Хаардика Фантеса, и он возглавлял его почти пять лет. Настоятель задержался здесь дольше, чем где-либо ранее, наверное, потому, что многолетний опыт плевания против ветра способен до некоторой степени утомить и самую выносливую натуру. К тому же и годы начинали напоминать о себе. Недавно размененный шестой десяток волей-неволей снижал активность самого Хаардика, и соответственно снижались уровень раздражения, которое он вызывал у своих оппонентов, а также интенсивность оказываемого ему противодействия.

Возможно, Хаардик и пришел бы, наконец, к осознанию того непреложного факта, что «жить как все», несомненно, легче, комфортнее и безопаснее, чем вечно пытаться направить привычное течение вещей в новое русло, но тут на его пути оказался Острихс Глэдди.

В смутных и скупых пока еще сведениях о необычном даре юноши настоятель Фантес разглядел перст Божий. Это была та самая возможность начать новый этап борьбы, когда, казалось, его собственные силы и энергия подошли к концу.

— Я тебе уже много раз говорил, что мне откровений свыше тоже не бывает: вот это, дескать, добро, а вот это — зло… Это вот — валяй, делай, а вот это — ни-ни! Я тут, собственно, как все, ощупью… Поэтому, как ты мог заметить, избегаю давать прямые инструкции кому бы то ни было по части того, что такое хорошо, а что такое плохо… Заметил?

— Конечно, заметил, господин Фантес! Вы говорите в таких случаях: «Если бы это решение нужно было принимать мне, то я поступил бы так…»

— В общем, верно…

— Ну, так вот, и скажите, как бы вы поступили на моем месте?

* * *

Дружба молодого человека и настоятеля «краснокаменного» храма продолжалась уже больше двух месяцев. Причем Хаардик временами чувствовал что-то вроде вины перед Острихсом, как если бы в его отношении к юноше присутствовал обман.

Хотя, где тут обман? В отличие от любви, абсолютная иррациональность которой выражается известной формулой «…полюбишь и козла», дружба, даже, так называемая «бескорыстная», в конечном итоге основана на взаимном интересе. Это всегда в какой-то мере: ты — мне, я — тебе… И дело вовсе не в обмене материальными ценностями, знаниями, или в оказании физической помощи, хотя и это бывает нелишним между друзьями. Главный цемент дружбы — обмен пониманием. Если для влюбленности — непонимание бывает чем-то вроде острой приправы, провоцирующей бурные объяснения, приступы ревности и прочие непременные атрибуты страсти, то для дружбы это же самое — смерть. Не получается дружить с человеком, который тебя совсем не понимает. Дела какие-то вести еще можно, а дружить — нет.

Казалось, с этой точки зрения Хаардик должен был бы себя чувствовать абсолютно чистым. Острихс, как всякий молодой человек в период самоопределения, нуждался в понимании и получал от своего старшего товарища на свой запрос самый щедрый ответ. Однако чувство душевной неуютности у настоятеля Фантеса оставалось. Он долго соображал, что ему мешает, пока не понял: не хватает спонтанности. «У Острихса-то с этим все в порядке, — объяснялся сам с собою Хаардик, — он-то полагает, что наша первая встреча и знакомство не что иное, как счастливая случайность. А вот я знаю, что это не так. Это и дает неприятный привкус неискренности. Хотя, с другой стороны, так ли уж редки случаи, когда люди целенаправленно ищут чьей-нибудь дружбы и идут для этого на маленькие хитрости?»

Первый раз Хаардик услышал об Острихсе от начальника отдела муниципальной статистики, с которым он года два не без удовольствия приятельствовал. Чиновник любил пофилософствовать и при этом позиционировал себя как агностик. А большинство людей, склонных поговорить на отвлеченные темы, находили в настоятеле Фантесе прекрасного собеседника, с которым можно было всласть подискутировать в рамках необременительного обмена мнениями и приятного фехтования доводами, при этом без какого-либо риска нарваться на какую-нибудь оскорбительную эскападу вследствие имевшихся идеологических или мировоззренческих расхождений.

В начале весны Хаардик был приглашен к статистику в гости по случаю дня рождения последнего в качестве своего рода интеллектуального десерта для собравшейся там весьма образованной компании. Через некоторое время вокруг настоятеля с неизбежностью образовался кружок любителей зацепиться языками по поводу подходящей «умной» темы. Ну, и понеслось: основы бытия, познаваемое и трансцендентное, материализм и метафизика, сила и бессилие науки… — короче, обычный философский винегрет. И вот тут, иллюстрируя наличие необъясненных и, возможно, необъяснимых явлений, хозяин дома преподнес гостям свежую статистическую выкладку относительно резкого снижения числа несчастных случаев на льду озер прошедшей зимой и несомненной, по его мнению, связи этого феномена с необыкновенными способностями гимназиста, привлеченного к участию в профилактических мероприятиях. Скептики сочли необходимым сразу же атаковать выдвинутый тезис. Кто-то предположил, что лед в этом сезоне был более толстым, кто-то — что разъяснительная компания была более массированной, кто-то — что имеет место самое обыкновенное совпадение…

Статистик авторитетно парировал, что толщина ледяного покрова на озерах демонстрировала самые средние значения, что статистический скачок явно выходит за рамки случайного отклонения, а интенсивность разъяснительной компании отличалась от привычной ровно на тот параметр, что в ней принял участие упомянутый гимназист… Сюда же рассказчик добавил слышанную им историю про деньги мадам Вектроны и мнение директора гимназии о неординарной способности мальчика к убеждению. В конце концов, образованная компания пришла в обычному в таких случаях глубокомысленному умозаключению: «Возможно, в этом что-то есть…» А Хаардик Фантес, возвращаясь из гостей домой, подумал, что если бы такой дар действительно существовал, то его обладатель легко мог бы стать вровень с самыми знаменитыми пророками.

И вот, где-то уже в середине лета, во время состоявшейся по совершенно случайному поводу беседы, все тот же статистик напомнил Хаардику:

— А помните, я рассказывал вам про Острихса Глэдди?

— Нет, извините, не припоминаю, — не сразу поняв, о ком идет речь, ответил настоятель.

— Я по гимназиста говорю. Ну, про того, помните? С необыкновенным даром убеждения. Ну, мы еще спорили по его поводу у меня на дне рождения!

— А! Да, да… Ну, и что с ним?

— С ним, я надеюсь, ничего, — отвечал статистик. — Но, зато есть новые подтверждения, что это своего рода феномен!

— Вот как? — совершенно искренне заинтересовался Хаардик. — Расскажите! Очень любопытно…

* * *

«Это еще ничего не доказывает», — рассуждал сам с собою настоятель Фантес, переваривая услышанную им от статистика историю о фантастическом успехе рекламной компании, к которой некий ловкий предприниматель смог привлечь Острихса Глэдди. Вместе с тем, Хаардик ловил себя на том, что сопротивляется известию о возможном чудесном даре с упорством, какое скорее пристало матерому атеисту, чем человеку вполне искренне верующему в Господа, по всемогущей воле которого природа способна на любую самую причудливую игру. В священной истории случались и более невероятные вещи.