— Он там, — сказал Хаардик, ткнув пальцем в направлении потолка, — разберется во всем. И я вас уверяю, за все эти вероисповедные разногласия нагорит не вам, мирянам, а нам — служителям Его. И поделом! А вы, главное, живите в мире и в согласии растите дитя. Все остальное приложится, во имя Бога Единственного и Светоносного!

Подобное пастырское поведение привлекало людей в храм гораздо более, чем канонически точное, но лишенное какой бы-то ни было теплоты служение прежнего настоятеля. Поэтому и Ямари, в свое время, первый раз привела Острихса в церковь уже после занятия кафедры Хаардиком Фантесом. Но даже она была удивлена тем, что настоятель сумел запомнить ее семейные обстоятельства и узнать Острихса при случайной встрече на улице.

Фиоси, выслушав дифирамбы в адрес священника, спетые сыном, с некоторой ехидцей поинтересовался у него:

— Надо ли это понимать так, что ты обрел духовного отца, а заодно с ним и истинную веру? А как же твой равнодушный ко всему Бог, о котором ты, помнится, горячо и очень непонятно рассуждал?

— Пап! — возмутился Острихс. — Ну, пап! Ну, зачем ты так? Я что, говорил будто переменил свои взгляды? Неужели у людей с разными суждениями о Боге не может быть нормальных отношений? Хаардик — не такой! Он…

— Ты мне и про этого жулика Рийго говорил, что он «не такой», — перебил отец, который может быть немного приревновал сына к обаятельному священнику, — я кое-что слышал про этого Фантеса. У него даже в церковных кругах говорят, репутация… не того, в общем…

— Ну, ты сравнил, отец! — Острих возвел очи горе, — Хаардика с Рийго! Да Хаардик даже не заикнулся, будто ему от меня что-то нужно! Мы даже тему о моих, ну, возможностях, так скажем, не затронули!

— Сейчас не заикнулся, значит, потом заикнется! — как бы желая позлить спорщика, добавил масла в огонь Фиоси.

— Да ладно, тебе, пап! — воззвал к нему Острихс, — откуда тебе знать? Мало ли, кто чего про него говорит! Вот скажи: кто, конкретно, бочку на Хаардика катит? Конкретно!

— Допустим, настоятель храма, который я посещаю… — смиренно ответил Фиоси.

— Ну-у-у-у! — аж застонал Острихс, — так это понятно! Он, наверное, просто боится, что Хаардик у него прихожан отобьет!

Тут неожиданно на стороне Острихса выступила Ямари, которая крайне редко противоречила супругу:

— Фиоси, дорогой, Хаардик, действительно, очень, очень милый человек. И я, действительно, знаю нескольких людей, которые раньше носили белый камень на мизинце, а теперь носят красный. Понятно, что «белокаменные» священники на нашего злятся!

— Ну, вот! — переводя все в шутку, дал задний ход Фиоси, — напали на козлика серые волки! Все. Хватит! А то переругаемся еще из-за вашего попа… Хоть целуйтесь с ним, если пришла охота! Но ты, сын, все-таки поаккуратнее… Я боюсь, он мастер мозги промывать!

— Не бойся, отец! Я не такой уж маленький, и своих взглядов по первому попавшемуся поводу не меняю, — заявил Острихс, будучи уверен, что это в самом деле так и есть.

Реакция Фиоси на это смелое утверждение была умеренно скептической:

— Ну, ну…

А вообще? Верил ли Хаардик Фантес в Бога? Несомненно! Но считал ли он строгое следование тем или иным религиозным догмам основным пунктом во взаимоотношениях человека с Великой Сущностью? Вовсе нет! Иррациональное начало, позволявшее видеть в основе бытия — всемогущего, всеблагого и всеведущего Создателя, странно сочеталось в нем с логикой и реалистичным отношением к действительности, доходящим до прагматизма. Эти, противоречивые, на первый взгляд, качества позволяли Хаардику эффективно отделять Божеское от человеческого. Гуманитарий по складу ума и образованию, он был не в состоянии принять предлагаемую естественными науками модель самозарождения и саморазвития фантастически сложного мира. Свободно мыслящий человек, он не мог смиренно оставаться перед забором из догм, совершенно явно сооруженным самими же людьми вокруг великой идеи Бога. А еще он думал, ни много ни мало, о судьбе человечества. История, которую Хаардик знал великолепно, давала, по его мнению, основания считать религию главным средством для объединения людских масс в противостоянии природе, для консолидации их в мощные государственные образования, для противоборства с врагами, для подачи друг другу помощи… Он видел в вере основу для эстетического освоения окружающего мира, из которой выросли великие произведения литературы, архитектуры, изобразительного и прикладного искусства… Да и науку Хаардик воспринимал в качестве некого ручья, взявшего начало от благодатного религиозного источника, но только уснащенного в необходимой пропорции солью конструктивного скепсиса. Нет, не видел он мира, вовсе лишенного религии…

Что касается догм, то большинство из них священник-оригинал считал порождением наивных и мелочных попыток людей, оказавшихся при духовной власти, с одной стороны, объяснить необъяснимое, с другой, — пристегнуть непознаваемое к колеснице той или иной политической или экономической конъюнктуры. Он каждый раз улыбался про себя, когда задумывался о том, как жалко по отношению к Великой Сущности смотрятся все эти убогие определения, все эти перечисления ее свойств, содержащиеся в Венце Истины и совершенно точно почерпнутые из ничтожного опыта самого человека, замахнувшегося скроить Создателя по своему образу и подобию.

Не видя никакой практической ценности собственно в догматике, он находил в религии корень нравственного поведения, хотя, как человек совершенно трезвомыслящий, не отрицал, что таковое в равной степени может быть свойственно и тем, кто исходит из нерелигиозных учений. Это, однако, не означало для Хаардика, что люди неверующие не руководятся в своих нравственных поисках Великой Сущностью, существование которой они столь упорно отрицают. Бог настоятеля Фантеса был очень снисходительным. Он не сердился на свои создания, не принимавшие Его. В конце-концов, подобное неприятие, несомненно, должно было быть в Его же руке, ибо кто как не Он допустил их своеволие? Этот Бог равно любил всех своих детей и никого не стращал наказаниями за один только факт отступничества.

И уж тем более спокойно такой снисходительный Вседержитель относился к смешной и нелепой сваре, возникшей между людьми вследствие спора о присущих Ему же качествах и свойствах, которыми эти несмысленыши самонадеянно и самоуправно наделяли своего Создателя.

Из такого понимания Промысла Божьего произрастала поразительная для священника одной из ортодоксальных церквей веротерпимость и спокойное отношение даже к атеизму. Хаардик Фантес видел в утверждениях далеких от религии людей, говоривших, «что все религии, в сущности, учат одному и тому же», проявление интуитивного и совершенно верного понимания предназначения веры как некоторого данного Богом нравственного тренинга.

* * *

Жить бы умному настоятелю с подобными взглядами спокойно и легко в полной гармонии с самим собою, если бы не одно обстоятельство. Беда состояла в некой гордыне, толкавшей его нести свое понимание Бога и религии другим.