Ригористы нашего времени, патриотизм которых не подвергался испытанию огнем, называют Турчанинова «дезертиром», – отвоевавшего две войны на родине и ещё одну войну (гражданскую) за океаном. Они, мне кажется, не отдают себе отчета в том, какого калибра был этот человек, не искавший жизни лучшей, он искал – деятельной.

Почему же облеченный высшим доверием офицер-патриот отказался от блистательной карьеры и бросился в пучину неизвестности и неустроенности? Иван Турчанинов, происхождением донской казак, был причастен к той вольности, что отличалась верностью Батюшке Царю, но сопротивлялась всякому посягательству той же царской власти на казацкую независимость. В романе Борщаговского обрисована фигура врага неделания, пережившего и победу и катастрофу. Человек больших дарований найти приложения своих сил на родине не смог, а в эмиграции, хотя и похороненный с воинскими почестями, бригадный генерал, назначенный самим Линкольном, герой Миссионерской высоты, где он вел солдат в штыковую атаку, всё-таки не нашел признания и скончался в больнице для бедных. Почему? Постиг Турчанинова двойной посмертный удар. Американцы о нем, русском, умалчивали в годы холодной войны[240], а его новороссийские соплеменники в названии русский видят попытку отнять у них казачьего героя. Что ж, уточню: донской казак, русский офицер, у которого слова не расходились с делом[241].

Столпы английской сцены

«Критики писали о его мелодическом голосе, грации, безукоризненной технике слова, об ирвинговском благородстве… Со старыми днями театра Гилгуда связывало многое».

А. В. Бартошевич. Шекспир. Англия. ХХ век. Москва: «Искусство», 1994.

Когда Джон Гилгуд приехал к нам, он озадачил своим желанием поехать в Литву. Оказалось, он – литовец, Гялгудас. Наши завзятые театралы сравнивали его с Качаловым, в нем видели актера, отвечающего представлению о сценическом властителе дум: гармоническое сочетание голосовых и внешних данных с контролируемым темпераментом. На сцене филиала Художественного театра в сольном спектакле «Век человеческий» Гилгуд читал шекспировские монологи, в том числе, конечно, «Быть или не быть». Действительно, подобно Качалову, выступавшему в поздние годы со сцены с чтением стихов, английский актер-ветеран прочел знаменитейший монолог так, как надо читать, передавая смысл музыкой слов. От себя он добавил, что в этом монологе сказано все, что можно сказать о проблемах, возникающих перед каждым из нас. В пьесе монолог произносит человек не старше тридцати лет, маститый мастер в те же строки внес выношенную мудрость преклонных лет.

После представления собрался я пойти за сцену и напомнить именитому исполнителю о нашей встрече в Стрэтфорде, на Шекспировской конференции. Тогда при разговоре в кулуарах стал я Гилгуда уговаривать приехать к нам именно с этой программой – из монологов. «Нет, – отвечает, – хочу приехать со спектаклем». Он репетировал Отелло, едва ли его роль. Действительно, спектакль потерпел провал, Гилгуд приехал с представлением одного актера. «А что я вам говорил?» – репетируя про себя заранее приготовленную фразу, шёл я за кулисы. Смотрю: туда же прямо передо мной направляется заместитель министра культуры, который раньше был директором Гослитиздата, и я с ним однажды поругался. Торжество под девизом «А что я говорил?» пришлось отменить.

С «Отелло» приехал Лоуренс Оливье, но прежде в Доме Актера состоялся просмотр фильма «Гамлет» с ним в главной роли. Первое же появление Оливье на экране публика профессиональная встретила хохотом. Сразу я не понял, над чем смеются, потом до меня дошло: смеются над нашим «Гамлетом», в фильме Григория Козинцева с Иннокентием Смоктуновским усмотрели плагиат английского фильма.

Тот и другой фильм меня разочаровал, но подозрение в заимствованиях было, по-моему, несправедливым. Плагиата не нашли даже англичане, козинцевский фильм расхваливал Сноу, и мы с ним поспорили. «Вы просто завидуете чужому успеху», – сказал Сэр Чарльз. Нет, «Гамлет», когда мы спорили, был для меня трагедией моего возраста, выражением peevish opposition, «упрямого противоречия» (подстрочник Морозова)[242], поэтому фильм Григория Михайловича не понравился мне из-за манерной вялости Смоктуновского. Теперь, когда отшумели возрастные страсти, смотрю фильм и вижу: старательно сделанная картина, ярок Михаил Названов, партнер моей тетки, он своей импозантностью вносит баланс в соотношение персонажей, положительных и отрицательных – у Шекспира те и другие значительны, что соблюдается редко. Клавдий-Названов делает понятной супружескую измену Королевы-матери. Вялость фильма идёт от перевода. Из соображений оппозиционных Козинцев взял перевод Пастернака.

Каким должен быть Гамлет, нам показал Пол Скофилд в постановке Питера Брука, играли на той же сцене филиала Художественного театра. Накатал я для факультетской «Комсомолии» статью «Это – Гамлет», а Стаська-редактор моей статьей оклеил стену в коридоре филфака. Василий Васильевич Каменский, сын поэта, художник, с внешностью Алена Делона, Ловелас неутомимый, явился на факультет за очередной дамой сердца, прошелся по коридору, заметил заголовок и, остряк тоже неотразимый, изрек: «А то – не Гамлет?». ВасВас угадал: метил я полемически в охлопковского «Гамлета» с Евгением Самойловым, хороший актер, но лишенный трагического темперамента.

Не слишком ли я заносился, раздавая безапелляционные оценки? В журнале «Театр» я прочел статью маститого театроведа и, мне показалось, нашел оправдание своему наскоку. «В его Гамлете, – писал театровед о Самойлове, – бросалась в глаза какая-то чрезмерная простоватость, идущая, казалось, от бедности замысла и неяркости художественных средств». «А что я говорил!» – воскликнул мой внутренний голос. Но в дальнейшем разборе спектакля авторитет сделал, выражаясь языком манежа, «пол оборота направо назад» и «поехал» в противоположном направлении, оправдывая и простоватость, и даже «затушеванность» монолога «Быть или не быть»[243].

О втором поколении исполнителей в том же спектакле, Игоре Марцевиче и Светлане Немоляевой, моих друзьях, судить не в силах. Одно решусь удостоверить: ослепительный успех. Взяли не только молодостью. О Светлане я слышал от своей тетки, у которой она училась в Щепкинском: «Немоляева уже профессиональна». На первое представление с «Игорем» и «Светкой» мы целой клакой проникли под видом «чешских шекспироведов». После окончания триумфального спектакля сам Николай Павлович Охлопков вышел на сцену и сказал: «Рад, что наш успех разделяют присутствующие в зале наши друзья-чехи». В дальнейшем дама-администратор, Дина Владимировна, по-прежнему пропускавшая нас на премьеры и просмотры, казалось, вошла в роль, прекрасно понимая, что мы за «чехи», но мистификация не вредила международной репутации театра, раз наше исполнение роли «зарубежных друзей» удостоилось похвалы наивысшего авторитета.

Лоуренс Оливье в роли Гамлета не производит на экране должного впечатления по естественной причине – возраста. Произвел он впечатление, когда приехал с «Отелло», но это впечатление надо было усвоить. То была наглядная лекция, прекрасно прочитанная, после которой становилось ясно, в чем суть трагедии: