ошибку не обратил внимания даже Лифшиц. Михаил Александрович мне рассказал, что после статьи Юрия Карякина он счел ненужным печатать свою статью на ту же тему – о «казарменном социализме».

Советовалась со мной американка, работавшая над книгой о переводах на русский язык Льюиса Кэрролла. Помня урок общения с Джоном Симмонсом, я излагал историю переводов, но что американка одобряла или отрицала, в это не вмешивался. Лучшим находила она перевод Набокова, ей нравилось смысловое соответствие набоковских слов английскому тексту, а косноязычия в русском она не чувствовала. Сделанный Набоковым перевод «Алисы в Стране чудес» – плохой подстрочник. Ещё хуже его переводы на русский язык романов, написанных им по-английски. Русский Набокова – составной, синтетический. Питер Устинов, родившийся в Англии и ставший английским писателем, относился с иронией к английскому Набокова. «Закрученный, нельзя читать не переводя дыхания… выдает источник обучения, полученного в детстве у шотландской няньки», – мнение Питера Устинова об английском Набокова[248]. «У Набокова английский язык это английский классной дамы конца девятнадцатого столетия», – услышал я и от Джона Шеррилла, невероятно начитанного. Оба, англичанин и американец, отметили старомодную искусственность. Набоковский перевод «Евгения Онегина» раскритикован Эдмундом Уилсоном, который выучил русский язык, чтобы знать оригинал. «Какую звонкую статейку я мог бы написать о его переводе!» – эта запомнившаяся мне фраза из письма, которое пришло от Чуковского. Два выдающихся литератора, русский и американец, не принимали литературной бездарности переводчика.

Перевод «Фауста», сделанный Пастернаком, неталантливым нашел Александр Блок. «Пастернак, по-моему, иногда в оригинал и не заглядывал», – сказал нам с женой наш старший соученик Валентин Маликов, знавший языки и ставший заведующим редакцией в издательстве «Искусство». (По словам самого Пастернака, он заглядывал в другие русские переводы.) Критического мнения об «Отелло» в переводе Пастернака придерживался другой наш старший соученик, мой оппонент Юрий Шведов[249]. Критические выводы о Пастернаке сделал И. В. Пешков, сличая оригинал и разные переводы «Гамлета»[250].

В передаче Бориса Пастернака фактом русской поэзии стали грузинские поэты, языка которых он не знал. У Пастернака, конечно, вольные переводы, вариации на темы грузинских поэтов, прекрасные вариации, особенно Бараташвили и Важа Пшавела, тот жанр, что назывался, например, «Из Цайдлица» (лермонтовский «Волшебный корабль»). Так и определила «грузинскую поэзию» в передаче Пастернака Аида Абуашвили, литературовед двуязычный, это уточнение было воспринято как очередной навет на преследуемого поэта: он, получается, и не переводчик! Аиду предлагали уничтожить. Кто предлагал? Наша передовая общественность. Свободомыслящие люди не приняли во внимание авторитетное мнение читателя тоже двуязычного, к тому же поэта, пусть несостоявшегося, но чувство русского языка не утратившего, – Сталина. Согласно изустному преданию, ему понравились вариации Пастернака. Настолько понравились, что всевидящий и видевший насквозь вождь, как известно, назвал «небожителем» поэта, политическая подоплека поэзии которого не могла не быть очевидна, и название служило поэту охранной грамотой.

Безудержное восхваление пастернаковских переводов Шекспира и Гете – результат групповой агрессии на политической подкладке. Атаку выдержали А. А. Аникст и А. А. Смирнов, редакторы восьмитомного Собрания сочинений Шекспира, они не уступили нажиму включить все переводы Пастернака и сделать это издание собранием переводных сочинений Пастернака, так был поставлен «Гамлет» в Театре на Таганке: имя переводчика на афише набрано крупнее, чем имя автора. Но знающие редакторы взяли не больше двух переводов, а не то в будущем, при угасших пристрастиях, с них могли бы спросить: «Куда смотрели?». Задним числом Александр Абрамович отрекся от профессионального подвига и покаялся перед памятью Пастернака, но признал: «Переводы Пастернака не всегда выдерживают проверку на точность». Аникст нашел поддержку у Николая Николаевича Вильяма-Вильмонта, но в хвалебном отзыве Николая Николаевича употреблялось слово «свобода», такой вольности в обращении с текстом не простили бы никому из переводчиков. Критический разбор пастернаковского «Гамлета», сделанный академиком Алексеевым, и критические высказывания Немировича-

Данченко о том же переводе оказались лишь упомянуты Александром Абрамовичем. А о чем писали эти авторитеты? Поэт не Шекспира передает, а пользуется Шекспиром ради выражения себя. Что ж, законный жанр, почему этого не признать? Переводы Жуковского печатаются как Сочинения Жуковского. Но опытнейший обитатель литературно-издательского мира, Николай Николаевич Вильям-Вильмонт, знал, чьи переводы оценивает, а если бы те же тексты отправить рецензенту, как полагалось, анонимно, без имени переводчика, тогда вольные вариации не попали бы в печать как переводы. Всё, связанное с именем БОРИС ПАСТЕРНАК, опалено пламенем политики советского времени, и лишь в отдаленном будущем станет возможен сколько-нибудь беспристрастный суд над шекспировским томом в Библиотеке Всемирной литературы, целиком составленным из переводов Бориса Пастернака. Прецеденты известны: «Илиада Александра Поупа» – классика английской литературы, а не перевод гомеровского эпоса, «Рубайят Омара Хайяма» – это стихи Эдварда Фитцджеральда. Из сочинений Жуковского лишь одно-два названия попадают в переводы, конечно, переводы не свободные. Сам Пастернак писал Морозову, что он «переводчик по недоразумению», значит, у него свой особый жанр, но по обстоятельствам его считали нужным втиснуть в переводчики.

Моя рецензия на сделанный Борисом Заходером пересказ «Алисы в Стране чудес» вызвала у него истерику – мне доложили сотрудники «Детгиза». Но прошу понять мое положение: с кем имею дело, в этом отчет я себе отдавал, и были мы с Борисом Владимировичем в хороших отношениях. Написал я рецензию что-нибудь страниц в тридцать, разбирая слово за словом: ни пересказ, ни перевод, текст, напоминающий подстрочник и плохим языком написанный. Ведь про песенки Винни Пуха этого сказать нельзя, а проза корява – обычная ошибка переводчиков, игру словами, шутки они передать стараются, и не отдают себе отчета в том, что у Льюиса Кэрролла и у Алана Милна прежде всего прекрасная английская проза, как у нас чеховская. Борис Владимирович всё равно назвал свой текст «пересказом» и вообще не изменил ни слова, а ведь в рецензии были примеры не только плохо выраженного, но и неправильно понятого. Переводчику-пересказчику всё сошло с рук под аплодисмент.

Одна из причин нетребовательности, как в советской торговле, ограниченность выбора: что выбросили, то и берите, не нравится

– другого нет и не будет. На встрече с книголюбами, где я решился сказать, что хорошо написанных книг сейчас нет, в ответ я услышал: «Вы – пигмей, а мы знаем, что хорошие книги есть, но мы их достать не можем!»

Последнее из посланий Джона Симмонса была рождественская открытка, стилизованная под страницу из старинной книги: тщательно подобранный предмет. Никогда английский русист не выражал желания приехать в нашу страну, очевидно, зная, что дорога ему заказана. Когда в Иностранном отделе Академии Наук я попробовал о нём заговорить, мне было сказано: «Вы, видно, не знаете, кто такой этот Джон Симмонс». Позднее я кое-что