По всей видимости, это действительно было так, ибо встреча по сути дела порой превращалась в монолог советского лидера, лишь изредка прерываемый репликами американца. Лишь иногда тот говорил дольше. Советская запись переговоров показывает, что во время первой беседы Хрущев высказывался почти вдвое больше, чем его партнер. Авторы этой книги подсчитали, что в записи встречи реплики Кеннеди занимают 98 строк, а Хрущева —169. Примерно таким же — с небольшим плюсом для Кеннеди — было и соотношение реплик обоих лидеров на второй встрече, состоявшейся в тот же день — слова Кеннеди заняли 256 строк, а Хрущева — 421.

Помимо того, что Никита Сергеевич просто ошарашил своими лекциями по «научному коммунизму», Кеннеди плохо себя чувствовал в эти дни. Сильно болела спина. Рано утром в день встречи Джекобсон сделал Джону хороший массаж, заверив, что с этой стороны всё будет в порядке. Врач оказался не прав. Самочувствие улучшилось лишь ненадолго, а затем боль возобновилась.

Отправляясь на встречу с советским премьером, президент США получил через Большакова нечто вроде заверения, что Хрущев согласится на компромисс по германскому вопросу. Но этого не произошло. Большаков объяснял потом, что, видимо, Хрущев изменил первоначальное решение. Это было связано скорее всего с тем, что матерый политический волк счел Джона слабым, уступчивым партнером, «интеллигентиком», которого ему без особого труда удастся одолеть.

Большаков, через которого президенту США были сделаны вполне определенные авансы, выразил «удивление» тем, что Кеннеди был так «задет и уязвлен». «Если вы залезли барышне под юбку, то можно ожидать, что она вскрикнет, но травмировать ее этим невозможно», — пытался он оправдаться перед своим посредником Хоулменом. Этот сомнительный и в общем довольно пошлый аргумент скорее всего был подсказан ему, по мнению А. Фурсенко, его руководством. Трудно предположить, чтобы сам Большаков мог решиться на столь дерзкую фривольность. Так или иначе, но в высших кругах американской столицы такого рода аналогии сочли легкомысленными и необоснованными, подобные объяснения приняты не были.

Поскольку в Белом доме поведение советских представителей, прежде всего самого Хрущева, на переговорах вызывало недоумение, Роберт Кеннеди решил обстоятельно поговорить с Большаковым. 3 июня он пригласил его к себе в загородную резиденцию Хиккори-Хилл, чтобы вместе провести выходной день. Начав разговор «в осторожной форме», брат президента «интересовался, не имеется ли среди членов советского правительства людей, выступающих за решающее столкновение с США, даже если это может повести к большой войне». Большаков это отрицал. Но Роберт Кеннеди, проявляя то ли нарочитую, то ли подлинную (что маловероятно) наивность, настойчиво расспрашивал, «действительно ли в СССР важнейшие решения принимаются большинством голосов в правительстве и что военные не имеют особого голоса в этих решениях». «У нас существует коллективное руководство, и военные подчиняются правительству», — пояснил Большаков, явно кривя душой в первом случае и говоря сущую правду во втором (если иметь в виду под «правительством» лично Никиту Сергеевича).

Он задал Роберту Кеннеди контрвопрос: «Имеются ли в правительстве США сторонники “столкновения” с Советским Союзом?» Собеседник ответил: «В правительстве нет, а среди военных, в Пентагоне, “не сам Макнамара”, но такие люди есть». «Недавно, — заявил он, — военные представили президенту доклад, в котором утверждают, что в настоящее время США превосходят СССР по военной мощи и что в крайнем случае можно пойти на прямую пробу сил». Однако президент, по его словам, реально оценивает соотношение сил и решительно отвергает какие-либо попытки «не в меру ретивых» сторонников столкновения с СССР навязать правительству Кеннеди свою точку зрения.

Сообщение о беседе Роберта Кеннеди с Большаковым было передано высшему советскому руководству и сыграло определенную роль в выработке последующих решений.

Между тем еще до этой встречи, в самом начале переговоров в Вене, советский лидер предпринял два хода, рассчитывая привлечь симпатии американского президента, создать этим благоприятный фон и добиться более благожелательного отношения к его требованиям. Во-первых, он напомнил, что во время его пребывания в США в 1959 году на одном из приемов ему был представлен сенатор Кеннеди, которому он сказал: «О вас идет молва, вам предрекают большое будущее». Во-вторых, и это было куда важнее, Никита Сергеевич сообщил Джону «важную государственную тайну». Дело в том, что в высших советских кругах осенью 1960 года была рассмотрена просьба американской стороны об освобождении из заключения летчика Пауэрса (сбитого в районе Свердловска) и еще двух летчиков, которые нарушили границу на Крайнем Севере и были вынуждены совершить посадку на советской территории. Хрущев решил пойти на это, но только после выборов, чтобы использовать этот акт с пользой для советских государственных интересов. На заседании Президиума ЦК КПСС он, судя по его воспоминаниям, заявил: «Как только президент определится, мы вернем этих людей, а пока будем надеяться, что победит Кеннеди». Правда, в своих предпочтениях Хрущев не был последователен. На одном из заседаний Президиума ЦК КПСС он сам себе поставил вопрос: «Кто лучше, Эйзенхауэр или Кеннеди?» — и тут же ответил на него: «Одно г…»

Теперь же в Вене Хрущев заявил: «Вы знаете, что мы голосовали за вас?» Кеннеди реагировал недоуменно: «Каким образом? Как это понимать?» Последовало разъяснение, что если бы «мы вернули Пауэрса и полярных летчиков» до выборов, это было бы засчитано в актив Никсона. Кеннеди засмеялся и ответил любезно: «В самом деле, малый перевес мог стать решающим. Поэтому я признаю, что вы также участвовали в выборах и голосовали в мою пользу». Хрущев прокомментировал: «Я не пожалел о занятой нами позиции. После того как Кеннеди стал президентом, надежд на улучшение наших отношений прибавилось».[64]

Думается, что это были суждения отставного советского лидера, опрокинутые в прошлое, основанные на действительном улучшении американо-советских отношений в конце президентства Кеннеди. Пока же о нахождении взаимоприемлемых компромиссов говорить не приходилось.

Любопытно, что ни один, ни другой вопросы, вроде бы поставленные Хрущевым перед Кеннеди (по поводу предыдущей встречи с ним и «содействия» его избранию), в советскую запись переговоров не вошли. Скорее всего, это было связано с тем, что Хрущев в своих воспоминаниях домыслил свои ремарки, но, возможно, и с тем, что реплики, не относившиеся к ходу переговоров, по команде советского премьера в записи просто не включались.

Воинственная непримиримость Хрущева «совершенно потрясла» Кеннеди. Впервые в своей практике Джон, по свидетельству Роберта, «встретил человека, с которым оказалось невозможным в ходе переговоров найти разумное решение». Эти слова, конечно, были лицемерными, ибо Кеннеди был уже достаточно зрелым политиком, чтобы понимать, что далеко не всегда в ходе переговоров обнаруживаются взаимоприемлемые, разумные решения.