...Тем часом в стане Олега и Бориса царили оживление и беспокойство.

Двадцатичетырёхлетний Борис Вячеславич, светловолосый могучий витязь — богатырь в чешуйчатой ромейской катафракте[312], убеждал Олега громовым голосом:

— Ну чего ж мы ждём?! Сходу ударим, обратим их вспять! Сколь мочно — стоять, думать!

— Видишь, они не спешат. И нам не к чему, — отмахивался от пылкого товарища мрачный Олег.

Оп щурил глаза, прикладывал ладонь к челу, всматривался во вражеское войско, прикидывал, подсчитывал, вздыхал с досадой: да, с такими силами им не справиться, супротив этакой рати не удержаться. Олег почти не слушал Бориса, слова его он принимал с едва скрываемым раздражением.

«Ну что он понимает, изгой, бродяга! Али слеп, не зрит ничтоже?! Али жизнь наскучила?! Половцы, ясно дело, сразу дрогнут, останутся ясы, касоги, хазары — они тож ненадёжны. Своя же дружина у меня мала, слаба».

— Брат, — нарушил он наконец молчание. — Может, послать к великому князю гонца? Сговоримся о мире. Не выдюжить нам.

— Что?! — заорал на него в гневе Борис. — Трус! Предатель! Да как смеешь ты?!

— Охолонь ты! Не горячись! К чему нам ссориться?! Оба безземельные! — зло процедил Олег. — Просто гляжу: велика сила их.

— Ну дак тогды как хоть! Стой тут, гляди, а я пошёл! — поворотив коня, бросил ему с презрением через плечо Борис.

Вырвав из ножен длинный харалужный меч, он громко возгласил:

— Вперёд, дружина моя! Вперёд, ратники добрые!

Прямой! рукой он дал знак к началу битвы.

— Сгубить всех нас замыслил, брат! — в отчаянии закричал ему Олег, но было поздно.

Лязг железа, топот копыт, боевой клич воинов заглушили его голос. Бледнея от ярости, Олег вцепился руками в поводья и так сидел, смотрел на битву, стиснув зубы от злобы.

Конница Бориса ударила в правое крыло соузного войска, туда, где стояли Ярополковы латиняне и вышгородцы. Те чуть отступили, но отразили первый лихой натиск. Сражающиеся скатились с холма на равнину, и там тотчас закипел отчаянный, смертельный бой. В мгновение ока всё перемешалось, только пыль стояла столбом да реяли над головами ратников разноцветные стяги.

В то же время в левое крыло соузников ударили половцы. Лёгкая оборуженная саблями конница степняков вознеслась вверх по склону и с леденящим душу диким, протяжным воем врезалась в ряды пешцев. Выставив вперёд длинные копья, пешцы держались как могли. Видно было, что силы у половцев невелики, и неслись-то они в атаку как-то неохотно. Ударят резко, отлетят в сторону, откатятся, ударят снова, осыплют строй пешцев стрелами, изрешетят высокие червлёные щиты и опять откачнут назад, вниз.

Уловив одно из мгновений, когда половцы отступили, Всеволод приказал Ратибору:

— Выводи дружину! Поспеши!

Сам князь Хольти, выхватив из ножен саблю, помчался на врага, исполненный решимости и злости. Сшиблись, засверкал булат, засвистели яро степняки, загалдели, и пошло-поехало.

Удар за ударом, стрела за стрелой. Арканы взвивались, сулицы летели, сабли звенели в раскалённом, жарком воздухе, пыль застилала глаза, пот катился по лицу, ожесточение охватывало, десница поднималась, опускалась, разила, щит принимал на себя звонкие удары, весь шелом был иссечен саблями.

Половцы вдруг будто надломились. Лавина всадников в коярах и плоских аварских шлемах резко поворотила быстроногих коней. Растекаясь по равнине, степняки уходили прочь, скрывались за курганами, за окоёмом, переяславцы с победными кликами устремлялись в погоню, но половцы были быстрее отступавшие всегда спешат укрыться, подгоняемые страхом, стыдом и горечью неудачи, а преследователи, уже понимая, что победили, перемогли вражью силу, чаще всего не успевают за ними вослед. К тому же дружинники захватили на пути обоз половцев и вскоре, бросив преследование, занялись дележом добычи.

— Княже! — взволнованно крикнул Всеволоду Ратибор. — Тысяцкий Туки убит! Саблею наискось, всё лицо до кости своротило!

— О, Господи! Вот как?! Туки! Тысяцкий Туки, брат Чудина! Но что поделаешь? Сеча, всякое в ней бывает! Ратибор! Останови грабёж обоза! Не время! Гляди вправо! — Всеволод указал рукой. — Олег и Борис теснят вышгородцев. Шли гонца к Владимиру! Пусть выводит смолян! А я к Изяславу!

Отдав распоряжения, Всеволод на взмыленном, хрипящем скакуне помчался к месту, где стояли киевские дружина и полк.

...Дружина Бориса почти вся легла под мечами наёмников-латинян. Тут бы и пришёл, наверное, конец пылкому молодому князю-изгою, но Олег, с трудом преодолев гнев и досаду, бросил-таки наперерез Ярополку свою застоявшуюся без дела рать.

— Стойте! — заглушая шум битвы, радостно прокричал своим отступающим в беспорядке воинам возбуждённый Борис. — Князь Ольг спешит к нам на подмогу!

Ободрённые его словами тмутараканские пешцы сомкнули щиты, а конные касоги, ясы и готы с новым ожесточением помчались на обескураженного, уже предвкушающего желанную победу противника.

Кровь лилась рекой, обагряя сухую жёлтую траву. В какие-то мгновения ход сражения изменился, теперь уже Олег наступал широкой линией, хотя и с оглядкой, а латники Ярополка поспешно отходили назад, пятились, обнажая тыл соузной рати.

Справа положение стало тяжёлым, Ярополк держался с трудом, зато слева атаковали Олегово войско Владимир со смолянами и Ратибор с переяславцами. То там, то здесь вспыхивали короткие жестокие схватки.

Владимир выискивал в гуще сражающихся Олега, но никак не находил его. Перед глазами сверкали сабли, копья, он видел тупые ожесточённые, искажённые злобой лица и бил, бил мечом по шеломам, плечам, бармицам. Рядом хладнокровно рубился воевода Иван.

Наконец, Олегова дружина стала поддаваться натиску смолян и переяславцев. Наступил тот миг, когда у воинов одной стороны словно удваиваются силы, а другими, наоборот, овладевает усталость, их энергия иссякает. Всё или почти всё становится в такие минуты ясным, и одолевающей стороне важно не отпустить врага, не дать ему передышки.

Владимир это почувствовал. Он крикнул Ратибору:

— Гони их, гони! — а сам помчался галопом на подмогу Ярополку. Следом за своим князем поскакали смоляне во главе с воеводой Иваном.

Отряд касогов, внезапно вынырнувший из-за курганов, осыпал их градом стрел. Владимир, прикрываясь щитом, велел дружинникам развернуться и ударить по касогам справа.

— Содеем, княже! — отвечал ему воевода Иван.

Вдруг он коротко вскрикнул, всплеснул руками и стал заваливаться набок. Вражья стрела, пробив бармицу, угодила Ивану в шею и прошла навылет.

— Воевода! Что с тобою?! — Владимир на ходу подхватил его, придержал коня и бережно спустил его с седла. — Иван Жирославич! Очнись! Воевода! Милый, родной!

Заламывая в отчаянии руки, князь склонился над бессильно поникшим головой Иваном.

Воевода-вуй открыл