Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, тогда, лет тридцать назад, разоблачение романтических идеалов шло не по рациональной схеме, а в духе газетных заголовков: «А вы знаете, что муза Пушкина Мария Волконская прижила в Сибири детей от декабриста Поджио? Не знаете? Так вы ничего не знаете о декабристах!»
Миф о декабристах заключался не в том, конечно, что «декабристы были хорошие, и это неправда» или «декабристы были плохие, а это неправда», а в том, что советские нормативные интеллигенты придумали себе личных декабристов, написали о них прекрасные стихи и чудесную прозу, а также сняли красивые фильмы. И они отождествляли себя с этими красавцами.
Но есть иное обстоятельство, возвращающее нас к определению термина. В 1914 году вышел седьмой том «Русской энциклопедии», где декабристы определялись как «участники возмущения 14 декабря 1825 г. При воцарении императора Николая I, привлечённые по поводу него к следствию (исключая нижних чинов)»[330]. И вот тут некоторая загадка. Советская идеологическая машина не сделала ровно ничего, чтобы включить классово близких нижних чинов в этот миф. То есть слить солдат, которых изрядно перебили на Сенатской площади, и их командиров. На рубеже XIX и XX века было понятно, что «декабристом» нельзя назвать солдата, но и в СССР, раннем или позднем, этого сделать было невозможно — ни человеку советскому, ни антисоветскому. Романтический советский интеллигент, конечно, не хотел ассоциировать себя с солдатом, а вот с Костолевским в лосинах — вполне хотел.
Солдат били шпицрутенами (и некоторые при этом скончались), многие были сосланы в штрафные роты.
Всего было арестовано более двух с половиной тысяч солдат (офицеров более трёх сотен). Ясно, что солдаты не были уж так политически подкованы, да и за полноценных людей их никто не считал — ни те, кто их вывел на площадь, ни те, кто приказывал в них палить из пушек (в Черниговском полку вышло уж сущее безобразие). Правда, троих матросов, что отвели руку Кюхельбекера, когда он целил в Великого князя, отставили от службы и дали пенсион в двести рублей. Но когда такая чересполосицы была препятствием на пути строительства исторического мифа?
Все события того декабря — кирпичи этого мифа. Сорванная матросами Гвардейского Экипажа с Каховского шинель, выбитый из руки Кюхельбекера пистолет, в тот момент, когда он выцеливал Великого князя Михаила Павловича и прочее, и прочее.
В народном мифе всегда деталь важнее явления. Сталинская трубка важнее принятых решений, поза важнее движения.
Есть среди судеб декабристов отдельная судьба. Это жизнь поручика лейб-гвардии Финляндского полка Николая Романовича Цебрикова. Судя по всему, он не был членом никаких тайных обществ, в той мере, в какой можно было им не быть для петербургского офицера. Он приезжает в город накануне, сказавшись больным, и, кажется, чтобы повеселиться. Шатается по городу, обнаруживает необычную суету, и наконец видит шестирядную колонну Гвардейского экипажа, выдвигающуюся из-за Манежа. И вот что-то кричит им. «Впоследствии следователи долго выясняли, что кричал Цебриков, догоняя офицеров. По словам самого поручика, он пытался остановить экипаж словами «Карбонарии, куды вы идёте — кавалерия!» Александру Беляеву и В. А. Дивову показалось, что Цебриков кричал: «В каре противу кавалерии!» Пётр Беляев и А. П. Арбузов услышали: «К атаке в колонну стройся!» То же, но в несколько искажённом виде, услышали и матросы экипажа: «Катай, в колонну стройся!»[331].
На следующее утро после событий на площади Цебриков (ему было двадцать пять лет) арестован, затем разжалован в солдаты с выслугой (наказание ужесточили — без выслуги), участвовал в турецкой кампании, через два года после в 1837 (или в 1838) произведён в прапорщики, находился под надзором, служил управляющим имениями и скончался в 1862 году (Иногда возникает дата 1866 — но с его жизнью много путаницы, не только со смертью).
Судя по всему, в старости Цебриков интереса к жизни не потерял, говорил, что был рад попасть в интересную историю, но мемуары надиктовал такие, что ни в какие ворота не лезли — полные столь фантастических подробностей, что историки пришли в оторопь. В словаре Половцова (где как раз датой смерти указан 1866 год) о нём говорится, кажется, со слов Греча, с которым он дружил: «По отзывам друзей и лиц, близко знавших его, Цебриков был человек оригинальный, правдивый, честнейший, пылкий до сумасбродства. Он очень легко поддавался мистификации, чем давал повод к шуткам над ним его друзей»[332].
Так или иначе, это судьба Ноздрёва или Манилова, Хлестакова или Чичикова, что вдруг выходит из дома… Нет, это ты, дорогой читатель — это ты, ты, ещё ощущая во рту хруст французской булки, выходишь из дома в день, не предвещающий никаких катаклизмов, затем ты ощущаешь нечто, видишь приятелей, и воронка истории засасывает тебя, будто умывальник, с громким всхлипом.
Как написал в 1935 году Даниил Хармс: «Читатель, вдумайся в эту басню, и тебе станет не по себе»[333].
22.05.2017
Страх (о детских эмоциях и воспитании)
— Знаете, что я решил предпринять? — произнёс он свирепым голосом. — Я возвращусь обратно в Штаты. Я женюсь. У меня будет большая семья, много-много детей. Как-нибудь вечером я соберу детей и расскажу им, какие страдания перенес их отец на Чилкутской дороге. И если они не зарыдают, — повторяю, если они не зарыдают, я возьму палку и вышибу их них дух!
Джек Лондон. «Смок Беллью и другие рассказы»
Перед первым днём лета обычно вспоминают, что это ещё и день защиты детей. Его в 1949 учредила Международная федерация женщин — это естественно, дети сами не могли решить за себя — и первое июня у нас стало странным советским праздником. Для самих детей это был день освобождения от школы (кроме выпускников, разумеется — они весь июнь сдавали экзамены. Но они были и не вполне дети). И вот много лет с 1950 года, когда наступает первое июня, так все начинают думать о детской защите, вспоминать о незащищённых детях, и вообще совершенствоваться в остроумии на детскую тему.
И тут нет ничего удивительного — в русской жизни пропасть всякого несчастия, войны, голод и болезни. Поэтому остаётся мотив того, что
