Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Именно так рождается то, что сейчас принято называть культурой. Мазыки же называли эти слои образцов, заполняющие сознание, Лопотью – одежками, похожими на капустные. Так и говорили: тыща одежек, и все без застежек…
Заключение
Сообразительность и чародейство
Я надеюсь, я достаточно хорошо показал, что в основе всего, что изучает психология под именами мышления, памяти и интеллекта, лежит способность сознания превращать восприятие внешнего мира в образы.
Рождается эта способность как недоступный науке Разум, из которого философы и психологи обычно вычленяют только способность рассуждать, рассудок. Но лучшим подтверждением мазыкского понимания сознания, ума и разума является то, что в быту разум называют сообразительностью. В действительности, сообразительность – это качество разума, его способность думать быстрей или медленней. Но в целом бытовой язык вполне может назвать разум и соображалкой.
Поэтому, чтобы не путать разум и сообразительность, можно выделить два понятия: сообразительность и соображение. Соображение – это есть способность сознания соотносить образы. Кстати, подобных выражений с корнем «образ» довольно много в русском языке. Одно сопоставление их уже могло бы составить предмет хорошего психологического исследования, потому что каждый раз показывает какую-то грань разума, ума или сознания.
Также, я думаю, понятно, почему мазыки разделяли разум и мышление. Мне кажется, что такой подход вообще очень верен: если в языке живут и не исчезают разные имена для, вроде бы, одного и того же явления, ученому стоит насторожиться: не раскрывают ли эти имена разные черты явления, которое они изучает. Ученые редко делают такие упражнения, предпочитая рубить гордиев узел истины простым упражнением, вроде замены естественного разнообразия пищи на патентованные куриные консервы, в которые шприцем введены все микроэлементы, нужные человеческому организму,… как это показалось науке.
Они просто заменяют все разнообразие имен, найденных народом для сложных психологических явлений, на какое-нибудь импортное словечко, и так утешают себя тем, что ничего не поняли, зато достигли научности! Похоже, научность – это когда все не по-людски…
Народ отчетливо видел разницу между умом, разумом, рассудком и мышлением. И это, как ни странно, ощущает любой говорящий на русском языке, даже ученый психолог. Ощущает, но объяснить не может, потому что это все для него один интеллект… Но бог с ними, с учеными…
Культурно-историческая психология не изучает ум и сознание. Это все предметы других психологий. Культурно-историческая психология, в первую очередь, имеет своим предметом то, что обычно называют культурой, а в действительности, если говорить по-русски, что является мышлением, уложенным в цепи образцов, со временем превратившихся в обычаи и правила поведения.
В действительности, разум тоже должен быть ее предметом в той части, где он творит мир, отличный от природного. Но до этого слоя сознания еще надо добраться сквозь ту часть культуры, что впитывается нами бездумно. Бездумность – это основная черта мышления, поскольку думать умеет только разум, мышление же – мыслит!
И чарует.
Древнее искусство чародейства, как кажется, ушедшее из нашей жизни с появлением цивилизации, в действительности все воплотилось в мышлении, в его способности очаровывать нас и удерживать в состояниях, подобных снам. Мир цивилизации – это мир победивших чародеев, держащих наш разум усыпленным.
Это и определяет главную задачу КИ-психологии – послужить средством пробуждения для человека, ищущего себя. И это вполне возможно, потому что мышление – это лишь чары, но чарует все-таки разум.
Культурно-историческая психология не была бы полна без описания того, какими средствами она обладает для возвращения разума и освобождения от чар мышления. Поэтому следующий раздел я посвящаю тому, как же должны вестись КИ-психологические исследования.
Часть третья
Язык и метод
Наукоучение говорит, что полноценная наука должна обладать своими Предметом, Методом и Языком.
Я далеко не уверен, что это исчерпывающее описание Науки как понятия. В данном подходе ощущается болезненность той эпохи, когда люди рвались выделять и создавать собственные науки, и для этого достаточно было заявить в качестве предмета исследований то, что другие науки не рассматривают своим предметом. Ну, и натаскать заумных терминов, которые составят «язык» этой науки.
Тем не менее, если отбросить то, что привнесла в определение науки культура наукотворчества восемнадцатого-девятнадцатого веков, то сами требования выглядят вполне приемлемыми с легкими поправками.
И предмет и метод являются вторичными, служебными понятиями, которые не нужно ни создавать, ни разрабатывать. Они рождаются или выявляются сами, если только искренне заявлена Цель исследования. Цель определяет средства своего достижения. Как висящее на ветке яблоко заставляет ребенка искать способы, как его добыть, и так познать устройство мира.
Это самое «устройство» и станет в итоге предметом новой науки, ибо в нем будет скрыта основная помеха к достижению поставленной цели. В силу этого, мне кажется, понятно и то, что Предмет науки – это именно помеха на пути ученого к его кусочку истины, а вовсе не «Священная корова» данного научного сообщества, которой надо служить, совершая вокруг нее ритуальные пляски и телодвижения.
Предмет науки – это то, что надо преодолеть.
Метод – в переводе с греческого способ или путь – оказывается лишь способом преодоления предмета. Именно предмета, что, кажется, не понимает никто…
Но суть науки в том яблоке, ради которого творится все остальное. Вот о нем многие науки просто-напросто забывают, как забыла психология. Забыв, а то и не задумавшись о том, ради чего нужна наша наука, мы обрекаем себя на то, чтобы работать ради исследования ее предмета! Предмет этот оказывается бесконечным и бесконечно запутанным, что и отражается в самом теле науки, которая однажды перестает понимать саму себя, и из орудия добывания истины превращается в опасную свалку старья, где запросто можно сломать не одну научную ногу или голову…
Соответственно, Методом такой науки оказываются способы перекладывания участков свалки с одного места на другое. А чтобы люди не поняли, что движения нет и их обманули, создается искусственный язык, в котором одна и та же вещь, будучи переложена на соседнее место, называется новым звучным и бессмысленным именем. И так создается ощущение внутреннего движения всей науки: вот была всем знакомая и как-то
