теряла смысл своей деятельности. В хорошие времена ученые о методе не рассуждают.

Но, даже запутавшись, наукотворцы почти никогда не вспоминают, что метод – это не просто «метод», а путь или способ. Термин этот настолько сросся с сознанием ученых, что они действительно так о «методе» и спорят. Метод – как это называют философы – гипостазированное понятие, то есть понятие, обретшее некую искусственную вещественность или самостоятельность. Его нет, есть некая тень, но она так привычна, что, споря, ученые действительно пытаются улучшать метод, а методологи считаются какими-то особо мудрыми и одаренными тайным знанием существами внутри научного зверинца. Кем-то вроде шаманов научного сообщества…

Но стоит только вспомнить, что греческий «методос» – это всего лишь путь, как возникнет вопрос-подсказка: путь куда? Пути не бывают бессмысленными, они должны куда-то вести. И даже если мы подставим вместо «метода» второе его значение – способ, – также появляется путеводный вопрос: способ чего?

И тогда в мозги вносится искорка отрезвления, и ты можешь вспомнить ту цель, ради которой шел в науку.

К сожалению, цель эту превратили в туманное понятие «постижение истины», при этом оставшись в определении понятия «истина» на уровне Пилатовского вопроса: что есть истина? И ответа Христа: истина есть я…

Иными словами, понятие истины рассматривается учеными как принадлежность религии и потому как нежелательное понятие в рамках науки. Поэтому в действительности под истиной естественник понимает то, что видят его приборы. Вот это, что воспринято с помощью приборов, и есть то, что должна изучать наука.

И это заманчивая и изрядная ловушка. Особенно для психологии.

Попробую объяснить.

Когда Христос говорит: истина – это я, – он пытается донести одну очень простую, даже слишком простую мысль, которую стоило бы взять за основу психологии. Однажды приходит миг, когда ты понимаешь: за тот рубеж, на котором ты внезапно оказался, не пронести ничего, что ты накапливал в этой жизни. Этого суда не избежать ни хитру, ни горазду, ни птицею гораздому… Нужно менять ценности, нужно принять, что по ту сторону будет иметь ценность только то, чем живет душа…

И только это является действительным, потому что все остальное тлен и суета.

Иными словами, именно то, что избрала своим нескончаемым предметом естественная наука – самое плотное, тяжелое, непроницаемое – в действительности является иллюзией, мороком, по-русски говоря. Это просто ловушка для сознания и душ, которая начинает разваливаться даже не после смерти. Старики, почувствовавшие, что смерть приближается, вдруг теряют интерес к этому миру и перестают ценить то, что только что всецело удерживало их внимание. Это плотное и прочное даже для живого еще человека становится в какой-то миг лишь сумраком, застилающим взор души…

Является ли эта потеря привычных ценностей лишь игрой разлагающейся плоти, как объясняют физиологи, не знаю и спорить не буду, но то, что это явный предмет психологии – очевидно. Очевидно, но не изучается и не является темой ни для одного учебника Общей психологии. Общая психология до таких мелочей, как прижизненная жизнь лишь душевными влечениями и отказ от влечений телесных, не опускается. Ей бы за физиологией поспевать… А психологи бессмертны, и смерти до них не добраться, потому что она не вмещается в рамки их картины мира.

Между тем, психология старения, явно показывающая, как происходит отказ от физиологических ценностей, должна бы быть таким же важным предметом в общей психологии, как и психология детства, которую так страшно извратили все наши знаменитые детские психологи, от Пиаже и Выготского начиная. Если вы приглядитесь к их работам, то увидите: они озадачены тем, как ребенок обретает черты взрослого человека, то есть человека естественнонаучного. Но никогда не смотрят на то, как он теряет черты человека естественного, всасывая в себя всю эту искусственную нашу культуру.

Изучение черт естественного человека неполезно для психолога, потому что может привести к изучению души…

Способ, каким должно идти исследование в КИ-психологии, не может быть таким же, как метод естественной науки. Просто потому, что «способ» понятие не самостоятельное, оно возможно лишь как «способ чего-то». В нашем случае это способ познания души через ее проявления в культуре и истории.

Иначе это не будет психологией.

Разных приемов может быть множество, и я даже не хочу их сейчас перечислять. Собственно говоря, все приемы, что придумала наука, могут быть использованы в соответствующем прочтении. Но неизменным и обязательным должно быть одно: какой бы прием ни применял психолог, он должен отчетливо осознавать – с его помощью он пытается познать душу.

Вот самая суть способа исследования, применяемого в культурно-исторической психологии.

Глава 3

Понять изучаемое явление

Можно много говорить о том, какой должен быть метод психологии, но если мы имеем в виду под психологией познание души, то любые методы сведутся в конечном итоге к пониманию того, что мы изучаем.

Цель любого психологического метода – понять душу.

Способ же, каким это достигается – это последовательное устранение собственного непонимания вместе с помехами этому пониманию. Для чего потребуется все то же понимание каждой из помех.

Это значит, способ познания души, если его рассматривать как путь, пролегает сквозь все помехи пониманию и является чередой попыток понять все помехи пониманию души. Поняв помеху, ты обретаешь ясность видения того, что она закрывала. Видение дает понимание. Мы не обладаем иной способностью понимать, кроме как «увидеть» вещь или явление и создать его образ в своем сознании, тем самым обретя понятие о том, что изучаем.

Это, возможно, звучит слишком просто и даже не очень научно. Но в действительности ребенок не владеет научным аппаратом, но создает за первые годы своей жизни основную массу всех понятий, какими человек будет обладать за свою жизнь. Создает очень просто – воспринимая действительность, понимая ее и создавая образ понятого. Ничего научного или сложного в сознании ребенка нет, и это никак не мешает ему создавать самые сложные понятия, просто «видя» исследуемое явление.

«Видеть» я ставлю в кавычки затем, чтобы вы не спутали это «видение» с телесным зрением. Когда мы ощупываем вещь рукой, мы тоже ее «видим». Даже когда мы удлиняем руку каким-то щупом и исследуем им, мы тоже «видим». Это видение не телесное, это видение внутренним взором, о котором говорил еще Кавелин, рождающееся, когда мы создаем себе представление о воспринятом. Можно сказать, что видим мы оком души, глядя не на вещь внешнего мира, а творя ее образ и созерцая его.

Именно так приходит то, что мы называем пониманием. Точнее, так мы создаем свое понимание.

Мазыки говорили, что понимание – это