гнев и заранее зная ответ. – Я всем запретил связываться с ним. Только ты могла ослушаться меня!

– Да, – опустила глаза Хэ Су. – Это я отправила ему весть.

Руки Ван Со затряслись от бешенства, и он спрятал их под столом, чтобы Хэ Су не видела. Будь на её месте кто-то другой – любой другой человек! – Ван Со немедленно придушил бы его за нарушение приказа, за несогласие, за протест. А на неё лишь смотрел, сцепив зубы и чувствуя, как у него сводит скулы.

– Его матушка в плохом состоянии! – воскликнула Су, игнорируя тяжёлый взгляд императора. – А ему запрещено даже увидеться с ней!

– Он должен быть казнён за то, что вернулся! – жёстко проговорил Ван Со, не желая вдаваться в подробности.

– Но Ваше Величество!

– Забудь об этом! Пусть радуется, что я не убил его сразу, – не в силах больше смотреть в умоляющие о милости глаза Хэ Су, не в силах выносить то, что она просила за Чжона, Ван Со поднялся из-за стола и, уходя, бросил через плечо с тихой и твёрдой угрозой: – Если кто-то посмеет провести его во дворец, я не прощу. Даже если это будешь ты.

Он не лгал ей.

Равно как и не сомневался, что она его не послушается.

А королева-мать медленно умирала у него на руках.

– За пять дней вы и глотка принесённой мной воды не выпили, – не сумев сдержать досаду, Ван Со отставил в сторону миску с жидким рисовым отваром, расплескав его по подносу.

Он в который раз пытался накормить мать, но та упорно сжимала губы и лишь протестующе хрипела в ответ на все его уговоры.

– Вы хотите умереть? – всё так же в пустоту спрашивал он, вытирая капли у неё на подбородке.

– Чжон… – сипло стонала королева, соскальзывая в беспамятство и выбираясь из него, не представляя себе, что этими стонами подписывает приговор младшему сыну.

Ван Со отложил полотенце и низко склонился над её красивым измождённым лицом:

– Подумайте, какой сын сейчас забоится о вас, – вкрадчиво проговорил он, с жадностью вглядываясь в безупречные холодные черты, на которых уже лежала печать смерти. Он видел, что мать слышит и понимает его. – Любимый идеальный Ван Ё сейчас в загробном мире. Чжон, которого вы берегли как зеницу ока, не может быть рядом с вами. У вас есть только я. Я! Я стал императором. И только я сейчас забочусь о вас.

Королева с видимым трудом повернула голову, посмотрела на него покрасневшими воспалёнными глазами – и Ван Со вернулся в ту ночь, когда он, уничтожив монастырь наёмных убийц ради её спасения, пришёл к ней, умоляя принять его, признать сыном и улыбнуться ему. Хотя бы раз!

«Обязательно запомните сегодняшний день. Вы вновь вышвырнули меня, но я больше не уйду. Запомните – настанет час, когда вам придётся смотреть только на меня».

Он сдержал своё слово. Это время пришло.

Сейчас по изменившемуся лицу матери Ван Со ясно видел, что она тоже вспомнила. Из глаз её текли слёзы, но это были не слёзы раскаяния. Это была чистейшая бессильная злоба и ненависть, невыразимая словами.

Даже теперь он оставался для неё никем. Выродком, паршивой овцой, гадким родимым пятном на её прекрасном челе, которое не вывести, не спрятать, не забыть…

– Я построю храм в вашу честь, – продолжал он. – Это будет самый большой храм в Корё, который идеально подойдёт вам. А ещё я стану писать и распространять истории о наших отношениях, о том, как вы заботились обо мне и как я любил вас, матушка. И мы будем самой любящей семьёй в стране. Все будут знать об этом. И тогда я наконец стану вашим единственным драгоценным сыном.

На его глазах вскипали жгучие слёзы и струились по лицу, прожигая кожу. Губы тряслись, а дыхание перехватывало в агонии обиды ненужного, нелюбимого сына, которая достигла своего апогея на смертном одре матери.

– Это будет моей местью за то, что вы бросили меня!

Ван Со не смотрел на мать, слыша лишь её надсадные хрипы, и вдруг почувствовал прикосновение. Подняв руку в последнем усилии, королева Ю царапала скрюченными пальцами его щёку, где под слоем краски прятался шрам от нанесённой ею раны. Пальцы её, дрожа, скользили по лицу сына, вновь вспарывая старый рубец на коже и в его душе. И хоть лицо его было сейчас безупречно чистым, душа истекала кровью под этими прикосновениями. Потому что в них не было ни толики любви – одна лишь лютая ненависть и нескрываемое разочарование.

Мать словно хотела довершить начатое много лет назад, не исцелив рану, а углубив её, превратив из уродующей в смертельную.

И Ван Со это чувствовал, проживая то давнее истязание заново и вновь ощущая себя двухлетним ребёнком, сходящим с ума от боли, ужаса и непонимания.

Он перехватил её руку, не в силах больше выносить эту пытку, и вдруг осознал, что пульс королевы умолк. В этот момент он понял, что это – всё. Что у него больше не будет ни единого шанса завоевать её любовь. Ни единого! Он никогда уже не сможет даже попытаться вернуть себе мать, доказать ей, что он – есть, что он – её сын, и что он любит её, мучительно любит…

Ван Со рыдал, сжимая эту холодную руку, рыдал в голос, захлёбывался слезами и собственным горем, чувствуя себя ещё более осиротевшим и брошенным теперь, когда она ушла вот так…

Не приняв его. Не назвав сыном. Не простив.

За что? Он не знал.

И теперь никогда не узнает и не получит прощения.

Если бы ты только знала, Су, что я чувствовал тогда, сжимая руку почившей матери, которая так ни разу за всю мою жизнь не обняла меня, не прижала к своей груди…

Все эти годы, каждый раз при виде матушки у меня замирало сердце. Я не переставал надеяться, что однажды всё изменится и она посмотрит на меня ласково или скажет хотя бы одно доброе слово. О том, чтобы взять её за руку или прильнуть к ней, я даже не мечтал: это было за гранью моих самых смелых чаяний.

В последний раз она касалась меня не руками, а острым лезвием ножа, раскромсавшим не только моё лицо, но и всю мою жизнь…

Мальчиком, страдая от одиночества в Шинчжу, и потом,