покой; ничто в мире не может побудить Бога покинуть состояние покоя и невмешательства, так как «и на него закон положен». Кто создал этот закон, управляющий Богом – так и не удалось мне дознаться.

– «Потворивши шесть дней, Господь что? Как сказано – «почи от дел своих». А «почи» что значит? Аль ты, когда почиваешь, работаешь? Почему же для тебя «почи» одно, а для Бога – иное?.. И отчего это глады пошли, и моры, и трусы, и потопы, и святых поругание, и проти брата восстание? Да неужто-ж коли-б Бог-то бдел, так все это было? Неужто вы того разобрать не можете, что он бы не попустил всего этого?.. Что же, Бог-то у вас, злодей, что ли, роду человеческому? Наготовил, наготовил людей, да и ну над ними куражиться? А вот кабы вы Писание-то читали, так и увидали бы истину... Бог-то и рад бы, да никак ему невозможно – потому «почи от дел». Пока срок не пройдет, осьмый день не настанет, так и будет почить... А вы-то ему вопите, а вы-то орете, а вы-то свечами подпаливаете, авось-де услышит... Нет ему закона бдеть и бодрствовать, ну и не может...

– Какой же закон, – говорю, – Господь выше закона, он сам закон.

– Да Бог-то откуда вышел? Полагать надо, не с неба свалился? Он-то что? Наука прямо говорит: сила сил. Ну, а ты погляди-кась: разе вода может мельничное колесо не ворочать, или пар чугунку не гнать? А выпусти пар, спусти воду – ну и стала и мельница, и чугунка. Так-то и Бог! Ты вот читал, видно, Бибелью, да плохо, а то бы и эту самую зацепинку приметил. Как сотворил Бог человека, он что сделал? Ну-кась, припомни! Душу-то вдунул, его оживил, а сам и ослабел... Ты ослабеешь, что сделаешь? Ночишь? Ну, понял?..

– Да разве, говорю, сила сил может уменьшиться или увеличиться?

– А ты как думаешь, солнце так всегда вовсю луч пускает? Или не знаешь, что на нем пятна есть, и теплоты и света то больше, то меньше от него бывает. Тоже ведь, коли хочешь, сила его не уменьшается, а свету-то поменьше и побольше быть может.

– Так ведь, старче милый, говорю, в таком разе, если доброе-то спит, так зло царствовать будет на земле всецело?

– А по-твоему, не царствует оно? По-твоему, очень много уж правды да благополучия? Девать некуда! Как первый грех совершился, так началось царство зла и неправды. Кабы люди-то не грешили, скорее бы наступил осьмый день, а тут с Адама и Евы и пошло, и пошло!.. Виданное ли дело! Где же тут надеяться на Божию благодать, на Божию заступу!

– Да ведь коли теперь царство зла так и царит, значит, царь зла и отец лжи?

– Э-эх, человече, человече! Куда скоры вы на осуду, куда за поповскими недоумками бегать любите! Ну, царствует! Да и царствовать будет до самого осьмого дня! Так поэтому и отрицаться его, и чураться, и ругать, как вы делаете?.. А ты, коли узрел, что его нынче держава наступила, так к нему припади, моли его, ублажай слезно.

– Старче, старче, это черту молиться?

– А коли понимаешь, что не годится, так ты иначе пойми, как твоему разуму способно. Что ж, в самом деле, что ли, я говорю, чтобы черту люди молились? Могий вместити, да вместит, а не могий – слова самого да слушается. Не верю же я, в самом деле, в того черта, что у вас да у староправых изображают – все ложь одна... Разе он такой? Легкое дело! Чуть что – черт попутал! А поищи ка-с этого черта, так глядишь, – он в самом человеке попрятавшись. Как разберешь ты дело, да как вникнешь хорошенько в то, что отец-то лжи, да царь тьмы не иной кто, как сам человек, так и поймешь ты мои слова о том, что припасть к нему надо, молить его и ублажать, чтобы не загубил он в конец свою нетленную, вечную душу, а соблюл ее, благо не трудно ему от самого же себя блюсти ее... Что же, по-твоему, телесный-то человек лучше, что ли, того, козлоногого, что у вас пишут? Нет, чуть ли еще не похуже будет. Где же тут ложь, когда я своим денно и нощно толкую: вы есте жилище дьявола, изжените его из себя, и оставит он мир сей, и наступит блаженное время осьмого дня!.. Где же тут ложь, человече? Тут одна лишь чистая правда...

...Если бы Адам и Ева продолжали наслаждаться своим, почти богоподобным, проживаньем в раю, то не было бы у людей греховной оболочки, не было бы и нынешней грешной и слезной юдоли. Каким бы образом происходило в таком случае размножение, «покойники», видимо, не знают, так как, сколько я ни старался выпытать у старика их взгляды на это дело, он вечно как-то отлынивал и путался... «А ты почем знаешь! Если уже двоих без греха создал, так мог создать и сотни, и тысячи, и миллионы». Иногда старик прямо уклонялся от категорического ответа и старался перейти вообще к всемогуществу Божию по части всего доброго и полезного. Тут, обыкновенно, старался я поймать его на том, что Бог не мог бы в настоящее время творить бесплотных людей, так как ныне он почил от дел своих и не в состоянии сотворить что-либо, но на это старец вдавался обыкновенно в свою таинственную, полную мистицизма философию и замечал: «а разве земля каждый раз гриб рождает? Ведь не на каждую же сыроежку она свои силы тратит, а создала она раз гнездо, а оно уже и пущает из себя все новые и новые сыроежки»... Таким образом, из всех наших дальнейших разговоров я мог заключить, что, по понятиям «покойников», Бог сотворил зародыши или, вернее, зародышевые души всех грядущих поколений людей, и поколения эти должны были впоследствии появляться совершенно свободно,[439] без дальнейшего участия в их появлении на свет Божий Божества, и если с грехопадением первых людей прекратилась возможность нарождения новых бесплотных людей, то виновны в том Адам и Ева. Понятно, с какой ненавистью относятся «покойники» к праотцам; назвать мужчину Адамом, а женщину Евой представляется наивысшей обидой, которую можно нанести человеку... Других ругательских слов слышать мне не приходилось.

«Продолжителен был покой Божий. Долго уже тянулся седьмой день, когда одному из величайших людей тогдашнего времени, по имени Иисусу, пришло на мысль «возбудить осьмый день»,