– И счастливыми?

Тамара кивнула:

– Весь остальной мир – это только отражение в наших глазах. Человек сам решает, на что он способен, а на что – нет; кто имеет над ним власть, а кто не имеет. Главные вопросы мироздания: «Кто я?», «Какой я?»

Клим усмехнулся.

– Наверное, мстительный прокурорский сынок, который почему-то решил, что выиграет процесс, если добьется максимального наказания подсудимой.

– Не вините себя! – горячо воскликнула Тамара. – Еще не все потеряно…

Она не успела договорить: в комнату вошел Тони – он только что вернулся из конторы.

– Привет, дорогая! Я прерву вас, мне нужно поговорить с мистером Роговым. Пойдемте ко мне в кабинет, пожалуйста.

Олман был бледен, зрачки его нетерпеливо перебегали с лица Клима на бумагу, лежавшую на столе.

– Скажите мне, что это фальшивка.

Клим посмотрел.

Дорогой Тони!

Я в Нанкине. Меня арестовали и держат по подозрению в помощи коммунистам. Пожалуйста, помогите мне.

Нина.

– Откуда взялась эта записка? – похолодев, спросил Клим.

– Это Нинин почерк?

– Да.

– Записку подкинули мне в почтовый ящик, – сказал Тони. – Но не дома, а в конторе. Почему Нина не написала вам? Как она вообще оказалась в Нанкине?

Клим молчал: слова не шли.

– Я ее предупреждал, но она никогда меня не слушала, – наконец выговорил он. – Вы… вы поедете со мной в Нанкин?

Тони забарабанил пальцами по столу:

– Сейчас там войска Собачьего Мяса… Но, с другой стороны, Янцзы патрулируют британские корабли, так что ничего особо страшного произойти не может.

– Вы поедете? – с усилием повторил Клим.

Олман развел руками:

– Ну да… У меня тут свой интерес. Ваша супруга взяла у меня на хранение несколько коробок с ценным имуществом. И я даже не знаю, куда она их дела.

Нина говорила, что Тони подарил ей коллекцию эротического искусства. Вот мерзавка – продала чужое добро! Лишь бы он ничего не узнал раньше времени.

Олман наклонился к уху Клима:

– Только не говорите Тамаре о том, куда и зачем мы едем. Скажем, что меня срочно вызвали в Циндао.

Переполненный поезд кое-как добрался до Нанкина. Дорогой солдаты прицепились к Олману и Климу, но быстро отстали, когда они в два голоса начали орать на них по-китайски.

Зеленые холмы, река цвета жидкого чая с молоком. В синеватом тумане – резной профиль далекой пагоды.

– Древняя столица – очаг культуры, – сказал Олман, когда рикша вывез их к огромной мрачной городской крепости.

У стены сидели два десятка преступников с деревянными колодками на шеях.

Клим был сух, глух, бессловесен: все чувства притуплены. Взгляд выхватывал раздражающие подробности: Тони засмеялся, и у него от верхних зубов к нижним протянулась ниточка слюны. Из корзины в ногах нестерпимо пахло копченой колбасой. Тюремная передача: теплое шерстяное одеяло, три пары чулок, средство от клопов, англо-китайский разговорник и антисептики – господи, как это все неприменимо к Нине!

Полное одеревенение. Сидишь в коляске, подпрыгиваешь на ухабах; руки как лишние – не знаешь, чем занять.

Начальник тюрьмы сказал, что Нина плыла на советском пароходе «Память Ленина» вместе со своей родственницей Фаней Бородиной и тремя дипкурьерами. Их арестовали за попытку свержения правительства и нелегальный провоз боевой техники. Они сначала содержались под домашним арестом, потом их перевели сюда, в Нанкинский острог, а теперь отправили в Пекин – на суд. Генерал Собачье Мясо передал их своему союзнику – маньчжурскому маршалу Чжан Цзолиню.

– Фаня Бородина – это супруга главного советника при Гоминьдане? – уточнил Олман.

– Именно.

Клим с Тони переглянулись.

– Почему они решили, что Нина ее родственница? – шепотом спросил Клим.

Тони незаметно наступил ему на ногу: так надо.

– А команда парохода где? – вновь обратился он к начальнику тюрьмы.

– Их в кандалах отправили в Сучжоу. Они небольшие люди – никто с ними церемониться не будет. А жена советника – все-таки величина.

– Большое вам спасибо! – вежливо раскланялся Тони и сунул начальнику сверток из купюр.

– Нина специально назвалась родственницей Бородиной, – сказал он Климу, когда они вышли на улицу. – Иначе бы с ней обошлись весьма сурово. Я думаю, Чжан Цзолинь имеет большие планы на Фаню: он наверняка будет разыгрывать эту карту, чтобы повлиять на ее мужа.

Тони поманил рикшу:

– Ну что, здесь нам делать нечего, поехали назад в Шанхай.

Клим молчал всю дорогу. Молчал, пока Олман бегал по вокзалу: все кассы закрыты – опять забастовка, внезапная, как приступ эпилепсии. Молчал в порту – следующий пароход будет послезавтра. Единственная европейская гостиница, «Бридж Хаус», оказалась занятой офицерами кавалерийского полка.

– Вы как? – спросил Олман, участливо заглянув Климу в глаза.

– В порядке.

Они поехали назад в тюрьму, и Олман попросил начальника, чтобы им выделили камеру с печкой и желательно без клопов.

– Все безопаснее, чем в гостинице, – сказал он, расстилая одеяло на нарах. – Видели, как на нас на улицах смотрели?

Клим не заметил.

Поужинали копченой колбасой и прочими припасами из корзины. Тони лег и сразу засвистел носом, а Клим еще долго не мог уснуть.

Странное это чувство, когда самое дорогое, что у тебя есть, в глазах других не стоит ни гроша.

Странное это чувство, когда ты вдруг осознаешь, чтó у тебя самое дорогое. Причем не умом, а каким-то звериным инстинктом. Так ощущают внезапную нехватку воздуха.

Раньше, когда Нина уходила, когда Клим сам уходил, всегда имелся подстрочник: я могу вернуть и вернуться. Сейчас – беспомощность раненного в живот. Болевой шок, острое понимание, что из тебя вырвали кусок плоти и это необратимо. Учись, дорогой мой, жить с ампутированной сердцевиной.

Утром они проснулись от пальбы. Олман в одних кальсонах вылетел в коридор. Навстречу ему бежал начальник тюрьмы.

– Не выходите на улицу! – вопил он. Глаза его были полны ужаса. – Кантонцы ворвались в город!

Стоило новому человеку прийти к Марте, как она тут же отводила его в сторону и сообщала новость: ночью в ее заведение приходит девушка в маске – она никому не показывает своего лица, но сразу видно, что красавица. Фигурка – умереть можно! Платья все заграничные, из Европы, в ушах – бриллианты. А как танцует!