Хладнокровный методический подход победителей к захвату добычи, соединенный с безжалостным применением силы, посеял ветер для будущей бури. С одной только Франции Берлин получал ежегодно контрибуцию в 7 с лишним миллионов долларов, то есть в четыре раза больше тех репараций, которые выплачивала Веймарская республика и которые Гитлер обличал как граничащие с уголовным преступлением. И все же Альфрид непрерывно изыскивал новые способы увеличить эту цифру. Обратив алчный взгляд на европейскую собственность американских граждан, он написал одному из директоров фирмы, осведомляясь о том, какие шаги «сделаны для того, чтобы обеспечить фирме опеку над предприятиями, которые представляют для нас интерес, на случай, если американская собственность будет конфискована». Во втором письме он прямо называет подлежащую захвату американскую фирму: «Насколько мне известно, зингеровские швейные машины являются американской собственностью. В ближайшее время следует ожидать назначения опеки в качестве контрмеры против действий американцев. Возможно, управляющим удастся сделать кого-нибудь из крупповцев».

Гаагская мирная конференция 1899 года, на документах которой свою подпись от имени Германии поставил граф Георг Мюнстер, четко и ясно высказалась по вопросу о неприкосновенности частной собственности в период войны. Она провозгласила, что, «если в результате военных действий одна из воюющих сторон занимает территорию противника, она при этом не получает права распоряжаться собственностью на этой территории… Экономика насильственно оккупированной территории должна оставаться неприкосновенной. Так же как запрещается насильно заставлять население оккупированной страны вступать в войну против собственной страны или против стран, являющихся ее союзниками, подобным же образом и хозяйственное имущество оккупированной территории не может быть использовано в военных целях». Гитлер торпедировал Версальский договор, но не отменял статьи гаагского протокола, и Альфриду это было известно. Как клиент организации, снабжавшей самых могущественных нацистских промышленников нужной информацией, он получил вырезку из британской «Файнэншл таймс» вместе с переводом на немецкий. После войны и оригинал и перевод были обнаружены в его личной папке. Заметка была краткой и по существу дела: «Рано или поздно союзники составят списки военных преступников. Разумеется, не забудут и тех, кто отдавал приказы или сам совершал всякого рода грабежи. Существует непререкаемый принцип: захват имущества оккупированных территорий рассматривается как военное преступление».

* * *

В оккупированном Париже победители расселялись в районе Трумфальной арки: на отгороженной колючей проволокой авеню Клебер, на авеню Фош (где находилась штаб-квартира гестапо) и в элегантных особняках французских миллионеров. Контора Альфрида помещалась в доме номер 141 по бульвару Осман, в девяти кварталах от арки. Это светло-коричневый четырехэтажный кирпичный особняк, украшенный по фасаду пышной лепкой и сверкающий медью балконных решеток. В руки Круппа здание попало в результате довольно любопытной истории. До падения Франции этот дом принадлажал еврейской фирме «Сосьете бакри фрер». Парижский агент Круппа Вальтер Штейн приглядывался к нему еще во времена мюнхенского кризиса. Когда в Париж прибыл нацистский комиссар по еврейскому вопросу, Штейн убедил его конфисковать дом номер 141 и передать его только что организованному крупповскому «Сосьете аноним франсэз». Управляющим стал крупповский служащий Леон Шмитт, который был в прекрасных отношениях с Ришаром Сандре, временным управляющим ротшильдовской собственностью.

Сам Альфрид бывал в Париже редко. В этот перод он почти непрерывно разъезжал по оккупированным странам в своей новой роли одного из триумвиров, стоящих во главе фирмы «Крупп». Еще в 1937 году, когда Лезер перебрался в Эссен, Густав доверительно поведал ему, что хотел бы быть конституционным монархом. После того как фюрер проглотил Францию, старик объявил, что в дальнейшем решения будут приниматься членами совета директоров его фирмы: по техническим вопросам – Геренсом, по коммерческим и административным – Лезером, а по вопросам сырья и производства вооружения – его сыном Альфридом. Приобретение новой собственности за границей входило в сферу деятельности Альфрида, а поскольку в поисках заводов, оборудования и сырья ему пришлось бы ездить по Бельгии, Голландии, Франции, а позже и Югославии, было решено, что заодно он сможет разрешать там и другие вопросы по мере их возникновения.

Проблема возникала с Робертом Ротшильдом. Он был помехой. Если бы он внял голосу разума, капитулировал бы перед Круппом и подписал бумаги о передаче права собственности своего «Сосьете аноним остин» в Лианкуре-на-Уазе, он бы выжил во время войны и, может быть, здравствовал еще долгие годы. Но он был упрямым человеком. В последнюю мирную весну он за 4 миллиона скупил 91 процент акций этого тракторного завода, которому было уже двадцать лет, и был очень горд своим приобретением. В течение первой недели июня 1940 года он был вынужден его эвакуировать. За шесть дней до вступления в Париж немецких войск – как он полагал, временного – Ротшильд по совету французских властей покинул свой дом номер 42 на улице Виктора Гюго и переехал в Лион. Когда Виши в октябре заключил свою сделку с фюрером в Монтрее, промышленник готовился вернуться на север. Его бизнесом было производство тракторов; теперь, когда враждебные действия прекратились, он не видел причины, почему бы не возобновить свое дело. К удивлению Ротшильда, торговая палата Лиона задержала его. Ему посоветовали не совершать этой поездки – «это было бы неразумно». Ротшильд не мог понять почему. В конце концов, он даже не был французом, так как формально он был гражданином Югославии, которая на тот момент сохраняла нейтралитет. Французские бизнесмены возразили ему, что это не меняет дела. В глазах завоевателей его югославские документы были фикцией. Для них он был просто еще одним евреем. В рейхе существовали законы в отношении евреев. Здесь, на Роне, месье Ротшильд будет себя чувствовать более уютно.

Из этого был какой-то выход или поначалу так казалось. Его жена Вера не была иудейкой, а ее брат Милош Челап, энергичный югослав тридцати одного года, знал бизнес. Осенью 1940 года Милош, которому мы обязаны полным отчетом обо всем происшедшем, поехал в Лианкур и узнал, что завод его зятя занят немецкими солдатами. Их командир, лейтенант Бреклер, заявил, что о возвращении завода Ротшильду не может быть и речи и что для него было бы чрезвычайно опасно ехать через оккупированную Францию. Однако если он передаст свои акции арийцу – по мнению Бреклера. Челап был арийцем, – то для пуска завода не будет никаких препятствий. Ограбленный владелец сначала пришел в отчаяние, но потом смирился. Он согласился, что сохранение его наследства будет в интересах семьи, а также в интересах рабочих завода и его сельскохозяйственных клиентов во Франции. Собственность была передана на имя его шурина, и в Лианкуре Бреклер принял Челапа как владельца. Солдаты были выведены с завода, и рабочие вернулись к станкам. Производство тракторов было возобновлено и пошло своим чередом, как будто и не прекращалось.

Но так только казалось. В Эссене концерну досаждали растущим спросом вермахта на грузовики. Шла подготовка к вторжению в Россию; Берлин ожидал от Круппа поставок тысяч тяжелых грузовиков «Даймлер-Бенц» – так называемых блоквагенов. Через два с половиной месяца после возобновления производства в Лианкур пожаловал француз-вишист и заявил, что берет управление заводом на себя, как «временный управляющий». Он объяснил, что передача акций Ротшильдом брату своей жены была незаконной – все сделки с евреями после 23 мая 1940 года считаются недействительными. В результате положение осталось прежним, то есть владельцем фабрики юридически все еще был Ротшильд. Узнав об этом, он заупрямился. Он не решался уступать доверенному члену своей семьи; он не желал отдавать свои магазины иностранцу и при этом хищному антисемиту. На первый взгляд его непримиримость казалась неуместной. На захваченный завод претендовали десять германских фирм, и OKW вместе с отделом заграничной торговли нацистской партии отдали его Круппу. В официальном заявлении, датированном 27 августа 1942 года, Альфрид переименовал завод в АО «Крупп, индустрия и коммерция, Париж». Соответственно, он контролировал передачу производства грузовиков «Крава» в Лианкур. Один из подчиненных сказал, что у Альфрида в целом осталось благоприятное впечатление, о чем Крупп и сообщил в разговоре с ним: «Крупп считает, что нам следует и дальше прилагать силы к налаживанию производства на западе».