Их главарь, что скакал впереди, тоже был в одеянии паломника, которое напоминало костюм того, кто промчался раньше.

Правда, у второго паломника, более осмотрительного, под мантией можно было заметить латы, а его лицо скрывало опущенное забрало; даже в темноте это было забавным зрелищем — голова рыцаря в шлеме, на котором красовалась широкополая шляпа.

Незнакомец подъехал так близко, будто хотел, словно ищейка, обнюхать наших путников; но Аженор предусмотрительно опустил забрало и взялся за рукоять меча.

Мюзарон тоже держался начеку.

— Сеньор, не ехал ли здесь верхом на черном муле, быстром как ветер, паломник, вроде меня? — спросил незнакомец на ломаном испанском языке; голос его звучал глухо, как будто доносился со дна пропасти.

Голос этот неприятно поразил Аженора: ему смутно почудилось, что он его где-то слышал. Но долг рыцаря обязывал его дать учтивый ответ.

— Сеньор паломник или сеньор рыцарь, человек, о котором вы спрашиваете, примерно десять минут назад проехал здесь, — сказал он по-испански. — Он, действительно, ехал на муле, таком резвом, что мало найдется коней, способных его догнать.

Мюзарону казалось, что паломник, услышав голос Аженора, тоже несколько удивился, ибо он подъехал еще ближе и нагло сказал:

— Эта услуга, рыцарь, для меня гораздо дороже, чем вы думаете. Кстати, она была высказана столь учтиво, что я был бы рад познакомиться с человеком, который ее мне оказал… По вашему акценту я понял, что мы оба с севера, это повод, чтобы мы получше узнали друг друга. Поднимите, пожалуйста, забрало, чтобы я имел честь поблагодарить вас, глядя вам в лицо…

— И вы тоже откройте забрало, сеньор рыцарь, — ответил Молеон, которого все больше раздражали и этот голос, и эта настойчивая просьба.

Паломник смутился. В конце концов он очень грубо отказался открыть забрало, что подтвердило, насколько его просьба была коварной и корыстной.

Не прибавив больше ни слова, он подал знак своим спутникам и галопом поскакал по дороге, по которой раньше проехал первый паломник.

— Ну и наглец! — воскликнул Мюзарон, когда он исчез в темноте.

— Мне кажется, Мюзарон, что этот гнусный голос я уже слышал, когда попал к наемникам.

— Мне тоже так кажется, ваша милость, и, будь наши лошади не столь усталыми, мы могли бы поскакать за этими мошенниками, от которых можно ждать любого подвоха.

— Какое нам до них дело, Мюзарон, — ответил Молеон, во всем разочаровавшийся. — Мы едем в Толедо, где должны собраться наши друзья. А Толедо недалеко от Монтеля. Это все, что я знаю и хочу знать.

— В Толедо мы получим известия от сеньора коннетабля, — продолжал Мюзарон.

— И возможно, от дона Энрике де Трастамаре, — откликнулся Аженор. — Мы будем получать приказы, станем послушным орудием… Это единственный выход, единственное утешение для людей, которые, потеряв свою душу, уже не знают, о чем им говорить и что делать в жизни.

— О-ля-ля! — воскликнул Мюзарон. — Впасть в отчаяние мы всегда успеем… Как гласит французская поговорка, последней приходит победа…

— Или смерть… Так ведь? Вот что ты боишься прибавить.

— Полно, сеньор, ведь умираем только раз.

— Ты думаешь, я боюсь смерти?

— Помилуй Бог, ваша милость, мне досадно, что вы совсем ее не боитесь. Коротая время в подобных разговорах, они дотащились до вожделенной венты. Это был уединенный дом — таковы в Испании эти приюты, благословенные прибежища, где путники днем находят спасение от солнца, а ночью от холода; он словно оазис в пустыне, чьих границ страстно желают достичь, но часто не могут пересечь, ибо, прежде чем оазис отыщется, погибают от голода, жажды и усталости.

Когда рыцарь и его верный Мюзарон поставили лошадей в конюшню — вернее, заботу эту взял на себя достойный оруженосец, — Аженор, войдя в низкую комнату венты в ярком свете очага, среди спящих беспробудным сном погонщиков мулов увидел двух паломников, которые, вместо того чтобы беседовать, сидели, повернувшись друг к другу спиной.

«Вот оно что! Я-то думал, они друзья», — удивился Аженор.

Когда в залу вошли два новых постояльца, паломник с вуалью на шляпе отодвинулся поглубже в тень.

Паломник с закрытым забралом не сводил глаз с другого паломника, как будто подкарауливал, когда приоткроется хоть краешек его вуали.

Этого не случилось. Безмолвный, неподвижный, явно чем-то раздосадованный, таинственный паломник, чтобы не разговаривать с назойливым соседом, притворился, будто крепко спит.

Постепенно погонщики мулов ушли на двор и, завернувшись в накидки, улеглись спать рядом со своими животными; у очага остались Молеон, отужинавший вместе с оруженосцем, и оба паломника — один из них бодрствовал, другой спал.

Человек с закрытым забралом обратился к Аженору с избитыми извинениями за то, что так грубо расстался с ним на дороге, потом спросил, не намерен ли он вскоре отправиться к себе в комнату, где ему, вероятно, будет спать удобнее, чем на этой скамье.

Аженор, так и не открывший забрало, упрямо намеревался оставаться в зале, хотя бы для того, чтобы досадить незнакомцу, но неожиданно его осенила мысль, что, сидя здесь, он ничего не узнает. Ему было совершенно ясно, что паломник с вуалью не спит. Следовательно, этих людей, которые очень хотели остаться наедине, должно что-то связывать.

Аженор жил в такое время и в такой стране, когда любопытство часто спасало человеку жизнь.

Он сделал вид, будто собирается пойти в комнату, предоставленную ему хозяином венты, но встал за дверью; крепкая и массивная, она неплотно сидела на петлях, и щели позволяли видеть, что происходит в зале.

Аженор рассудил верно, ибо его ожидало зрелище, достойное внимания. Когда Аженор вышел, паломник с закрытым забралом, оставшись наедине с тем, кого считал спящим, встал и прошелся по комнате, чтобы убедиться, крепок ли сон соседа.

Спящий паломник не шелохнулся.

Тогда человек с закрытым забралом на цыпочках подкрался к нему и протянул руку, чтобы приподнять вуаль, скрывавшую лицо паломника.

Но он не успел к ней прикоснуться: паломник вскочил и разгневанно спросил:

— Что вам угодно? Почему вы нарушаете мой сон?

— Он был не слишком крепок, господин завуалированный паломник, — насмешливо ответил человек с закрытым забралом.

— Но это не значит, что его надо нарушать, господин проныра с железным лицом.

— Вероятно, господин паломник, у вас есть веские причины, чтобы никто не узнал, какое у вас лицо — железное или как у простых смертных?

— Это никого не касается, и, если я ношу вуаль мшит, я не желаю, чтобы видели мое лицо, по-моему, это ясно,

— Сеньор, я ведь очень любопытный и ваше лицо все равно увижу, — усмехнулся человек с закрытым забрался