Казалось отчаянно необходимым вернуть часть себя прежней. Я занимала голову самыми прагматичными мыслями, чтобы как можно меньше думать о том, с чем так и не сумела смириться.

День за днем, движение за движением, я возвращала себе былое мастерство. Нет, не рассчитывала, конечно, на прежнюю востребованность, но надеялась хоть как-то прожить за счет того единственного, что умела. Например, я вполне могла бы давать частные уроки…

Мама смотрела на мои занятия с молчаливым неодобрением. Возможно, она думала, что я побуду у нее несколько дней, чтобы проучить мужа, а потом, как покорная жена, снова вернусь к нему, как ни в чем не бывало. Она этого не говорила, но я была уверена — мама считает меня круглой идиоткой от того, что я не бегу сломя голову к Артему, который готов великодушно принять меня обратно. Мне даже начинало казаться, что еще немного — и она скажет: или ты возвращаешься к мужу или проваливай на улицу.

А сам Артем, тем временем, не позволял забыть о себе ни на секунду. Частые звонки, на которые я не отвечала. Сообщения с описанием того, как скучает. Розовые букеты каждый день, которые теперь перекочевали в мамину квартиру. Я пыталась отсылать их назад, но курьер просто оставлял букет на пороге, а мама — подбирала. И по ее неодобрительным взглядам я снова чувствовала себя той глупой девчонкой, которую она когда-то распинала за то, что хотела связать свою жизнь с музыкой.

— Ника, тебе принесли опять, — раздался мамин голос от двери.

Я оторвалась от игры и обернулась к ней. В руках она держала шляпную коробку, из которой выглядывали пышные бутоны чайных роз.

— Выкини, ради Бога, — взмолилась я.

На что мама только неодобрительно фыркнула:

— Вот еще! Артем деньги потратил, а я выкидывать буду?!

— Тогда убери от меня подальше, — коротко откликнулась я, но и это мама проигнорировала. Цветы, как молчаливый упрек, оказались на пианино прямо передо мной.

Я упрямо отвела от них взгляд. Неужели Артем думал, что этим можно что-то искупить? Что если он закидает меня цветами, то я забуду, что где-то там у него есть вторая семья — настоящая семья — с ребенком, которого я не могла родить?

Его настойчивость бередила душу. Конечно, я задавалась вопросом, правильно ли я поступаю, продолжая его отталкивать? В голове бродили мысли о том, кому я буду нужна вот такая — уже за тридцать и…  бракованная, неспособная родить? А он боролся за меня. Несмотря ни на что.

Впрочем, — вмешался в диалог внутренний голос, — ему ведь и не нужен был от меня ребенок. Он прекрасно устроился, заведя сына, которого ему не хватало, на стороне. А мне предстояло смириться с тем, что я буду всю жизнь делить своего мужа с теми, с кем он нерушимо связан.

А ведь была еще Лиза. Лиза с ее чудовищными обвинениями… Лиза, с которой я так больше и не говорила. О которой пыталась не вспоминать.

Я думала обо всем этом, продолжая порхать пальцами по клавишам, пока не ощутила вдруг резкую тошноту. Замерев, сделала глубокий вдох, чтобы утихомирить внезапный приступ. А со следующим вдохом в ноздри проник аромат чайных роз, стоявших у меня прямо под носом. Тошнота стремительно усилилась, привычный, любимый аромат показался невыносимо удушающим. Вскочив с места, я побежала в ванную комнату, где безвольно повисла на раковине, исторгая из себя все, что успела съесть за завтраком.

И это заставило меня наконец забить тревогу.

* * *

Я ехала к тому же врачу, у которого так и не побывала в тот день, когда встретила на дороге Артема с сыном на руках. У меня, конечно, имелся свой проверенный гинеколог, но именно к нему я и не намерена была обращаться, прекрасно зная, что тот держит Артема в курсе абсолютно всего. А последнее, чего мне сейчас хотелось — это чтобы муж лез в мою жизнь, которую я так отчаянно пыталась наладить без него.

— Вы записывались ко мне недели три назад, кажется? — поинтересовалась врач, когда я устроилась в кресле.

Она была довольно молодой — должно быть, на несколько лет младше, чем я. Но меня подкупили ее глаза — очень умные, не по возрасту зрело глядящие из-под очков в стильной оправе.

— Да, Дарья Викторовна, — кивнула я. — Извините, что не приехала тогда… Случилось кое-что непредвиденное.

Она кивнула, принимая мое объяснение.

— Вы хотели проконсультироваться насчет бесплодия, — продолжила врач.

— Да. То есть нет…

Я помотала головой. Снова нахлынули воспоминания о том, с какой надеждой я собиралась к врачу три недели назад. Как твердо намерена была пойти на что угодно, лишь бы у нас с Артемом появился малыш…

От ощущения того, какой глупой и доверчивой была, и как жестоко разбилось все то, во что верила, на глазах выступили внезапные слезы.

— Ну, не надо плакать! — всполошилась врач. — Я обещаю дать вам честную картину. Но какой бы она ни была — всегда можно найти выход…

— Дело не в этом, — выдохнула я сквозь ком в горле. — Меня больше не интересует тот вопрос, по которому я хотела к вам обратиться. Меня беспокоит, что у меня пропали месячные…

— Вот как, — протянула Дарья Викторовна как-то странно многозначительно. — Что ж, давайте посмотрим.

Мне хотелось закрыть глаза и, откинув голову назад, ни о чем не думать. Но что-то заставило меня смотреть на лицо врача. На то, как живо мелькают на нем эмоции — поначалу хмурое, озадаченное выражение сменилось удивлением, а затем — улыбкой…

— Ну что ж, — проговорила Дарья Викторовна, отстраняясь. — У меня для вас потрясающая новость.

Чудовищное подозрение зародилось в моей голове, но тут же было отброшено прочь, как совершенно невозможное.

— Какая? — едва двигая помертвевшими губами, спросила я.

— Вам не нужно лечение, Вероника. Вы беременны.

В голове у меня что-то взорвалось, в ушах зашумело. Я ждала этих слов так долго, но сейчас вместо радости они окунули меня в настоящий ужас.

Было совсем нетрудно понять — отцом этого ребенка являлся вовсе не мой муж. 

В то, что говорила мне врач, невозможно было поверить.

Эти слова не укладывались в нервно бурлившем мозгу, всячески отрицались разумом. По той простой причине, что признание моей беременности — реальностью, означало бы слишком многое. Новые вопросы без ответов, новые потрясения…

Мысли прыгали в голове, перескакивали с одной на другую, как встревоженные птицы — с ветки на ветку, не находя ни места, ни покоя.

Мне хотелось нервно, глупо захихикать, словно услышала не давно желанную фразу, а какую-то глупую шутку. Но слова, первыми сорвавшиеся с моих губ, были отчаянно серьезными. Тяжелыми, как крест моего бесплодия, который я несла на себе годами.

— Это же невозможно.

Дарья Викторовна приподняла брови:

— Уверяю вас, очень даже возможно. Можем сделать узи — убедитесь во всем лично.