– А я не буду. Буду молочай.

Судились-рядились: чай – молочай, кашу – яишенку, книжку – песенку. Недовольная Римка подходила к окну, пристрастно смотрела на знакомые окна, потом – на стрелку часов, готовя аргументы для мужа, но ровно в девять свет в квартире на Ленинградской, пять, потух. Дуся вела себя безупречно.

Полночи Селеверовы проговорили, сидя за столом: Олег Иванович на обрывках тетрадных листов рисовал схемы, отбраковывая одну за другой. В Римкиных глазах рябило от стрелок, разлетавшихся по бумаге в разные стороны. Она не успевала ни за мыслью, ни за рукой супруга, поэтому долго не могла понять, что и в какой последовательности собирается предпринять Олег Иванович и почему над некоторыми стрелками значилось «+Д». В результате Селеверова сникла и призналась:

– Хочу спать.

Подобное признание задело Самого за живое:

– Спа-а-ать? – не поверил тот собственным ушам. – Ты что, не понимаешь, что происходит?

– А что происходит? – еле слышно полюбопытствовала Римка.

– А то… – Селеверов вскочил из-за стола и потянулся вверх. Снизу могло показаться, что это вырвался джинн из бутылки. – А то… Квартира у нас своя будет.

– Ладно! – отмахнулась Римка.

– Хочешь посмотреть?

– Сейчас?

– Ну…

Селеверова молча кивнула головой: слова больше не выговаривались. Олег Иванович обнял жену за плечи и подвел к окну.

– Смотри! – голосом волшебника произнес Селеверов.

– Куда?

– Сюда смотри. – Олег Иванович показал рукой на знаменитый итээровский дом. – Видишь?

– Ну…

– Вот. Два окна на третьем этаже. Видишь? – Селеверов ткнул пальцем по направлению к Дусиным окнам.

– Ну… Дуся.

– Нет, теперь не Дуся. Теперь это наша квартира.

Римка отстранилась от мужа и посмотрела на него с ужасом, как смотрят на сумасшедших родственников, по виду похожих на обыкновенных, нормальных людей.

– С ума сошел? – выдавила из себя Римка, и ее глаза наполнились слезами горькой обиды.

– Не сошел, не сошел, – успокоил ее Олег Иванович и бережно обнял. – Не со-шел… Смотри.

Селеверов стремительно подошел к зеркалу и вынул из-под прищепки отрывного календаря пожелтевший листочек счастья:

– Вот.

– Что это?

– Ордер.

– Какой ордер?

– Обыкновенный ордер. Ордер на квартиру.

– Олежа! – взвизгнула Римка и повисла на шее у мужа. – Правда? На квартиру? Отдельную?

– Самую что ни на есть отдельную, – заверил Селеверов жену.

– Завод выделил?

– Почему завод? – изумился Олег Иванович. – Дуся принесла.

– Кто-о-о-о? – изумилась Римка.

– Дуся. Только я не понял, зачем она… Плакала здесь, меняться предлагала. Денег, если что… Только не уезжайте говорит… Куда уезжайте? Так и не понял… Прикипела, говорит. Все ваше будет. Так зачем ждать… Съезжаться надо. Говорил же я тебе: всё будет. Только подождать надо. А ты, Муся, не верила…

Римка после слов мужа оторопела. Она тут же вспомнила сегодняшнее злополучное утро, себя, растерянную Дусю, мявшую в руках свои огромные рукавицы, собственное нечаянное подлое вранье. Злые слова про удобства и всякое разное. Обычно не знавшая стыда Римка побагровела от нахлынувшего на нее жара. Не-е-ет, Бог – свидетель: ничего такого она не хотела, ни о чем таком не думала. Нечаянно все получилось. Непреднамеренно.

– Видишь, как получилось? – продолжал свой монолог немногословный Селеверов. – Сама принесла. Никто не просил. А ты не верила… Всё будет … – снова повторил Олег Иванович и нежно обнял жену, горячо дыша той в ухо.

Римка не отстранилась: дала довести себя до кровати. Послушно стянула с себя одежду, послушно легла рядом. Не испытывая ни малейшего возбуждения, терпела, раздвинув ноги, пока огромное медвежье тело Самого не затряслось на ней в сладострастных конвульсиях.

– Не успела сама-то? – отдышавшись, поинтересовался Селеверов у притихшей Римки.

– Успела, успела, – поспешила она заверить мужа и повернулась на бок, как обычно, всем видом показывая: вот оно как хорошо и лучше не надо, а только спать-спать.

Олег Иванович все понял правильно, как всегда, и, положив на хрупкую Римку свою тяжелую руку-лапу, заснул, согревая дыханием ее спину. Подождав еще немного, Селеверова высвободилась, перевернулась на спину и заплакала злыми слезами разочарования: получается, и квартира – это не счастье. А если и счастье, то не ее. Чужое. Дусино, может. Олегово. Не ее. Потому что нечестное такое счастье. Словно вырвала она его из Дуси этой дурацкой, свалившейся ей на голову. Не вырвала – украла. «Укра-а-а-ала!» – догадалась про себя Римка и застонала от собственной сообразительности. «Украла! – корила себя Селеверова. – И у кого? У дуры этой бестолковой. У чужой тетки, даже не у матери. И она тоже хороша! Нате вам – берите, живите, пользуйтесь! Ее кто просил? Никто ее не просил. Слова не сказал. Так влезла же! И в дом, и в ду-у-ушу…»

Скоро Римкин злой стыд, достигнув пика, постепенно начал угасать, и, отплакав свое, Селеверова успокоилась и заговорила совсем по-другому: «А почему нет? Разве это справедливо? Одна – в отдельной квартире. А мы вчетвером в одной комнате. На общей кухне. В обосранном туалете». Римке тут же вспомнилась вся ее жизнь на знаменитом некрасовском настиле рядом с вонючей матерью и тремя братьями. Беспробудное пьянство отца, закончившееся нелепой смертью: во всем чистом, как перед последним боем. Шаловливые руки материнских собутыльников, проверяющих, «в трусах ли ты». Вспомнила, в очередной раз разозлилась и, вытянувшись изо всех сил, произнесла вслух:

– Очень даже справедливо получается. Я тоже не сволочь: будет жить с нами. Даже лучше. Работать пойду. Не обидим. И девки под присмотром – разогреть там или чо. Пусть живет…

«Пусть живет» – стало первой фразой, с которой началось утро в обретшей надежду на отдельную квартиру семье Селеверовых.

– Чо старуху в бараке гнобить? – по-хозяйски рассуждал Олег Иванович. – У детей хоть бабка будет, а не пьянь эта… Опять же по справедливости…

По справедливости решили произвести взаимовыгодный обмен: Дуся – отдельную квартиру в итээровском доме и деньги, «сбережения кое-какие»; Селеверовы – все остальное. Документы там, разгрузить-погрузить. Одним словом, жить полноценной семьей в любви и согласии.

Дело осталось за малым: «порешать» в заводоуправлении. В том, что «порешать» удастся, Олег Иванович даже не сомневался. Заводу – квартиру и комнату, им – отдельное жилье. Можно сказать, выгода обоюдная. Ну, если что – так подмазать кому надо. Из парткома – бумагу: старуху не на улицу, в семью. Все по-честному. По-партийному. Комар носа не подточит. Евдокия, если вызовут, подтвердит, встречное заявление напишет: ходатайствую, мол, чтобы одной семьей и с моего согласия. Вопросов не будет.