Могусюмка и Гурьяныч - Николай Задорнов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЗАВОД

ГРОЗА

Саксачьи овчины, тяжелые цибики чая, канаусовые ткани, выбойку, верблюжью шерсть тюками, шерстяные ковры азиатской работы закупил Захар Булавин у бухарцев и киргизов.

Насмотрелся на ярмарке разных чужестранных товаров, привезенных из-за степи меднолицыми купцами в тюбетейках и полосатых халатах. Ездил для потехи на верблюде, ходил на басурманскую гулянку слушать горестную протяжную плясовую с барабанным боем. Но озорства избегал и пьяным, как другие уральские купцы, не напивался.

...В воздухе парило, влажный жар томил путников, кони ленились бежать рысью. Долина стрекотала тысячами звуков. За лугом виднелись горные вершины, увенчанные округлым каменистым куполом — Яман-Таш, как старинной татарской шапкой.

После смерти родителя, лавочника, возившего по башкирским деревням и в заводский поселок цветные ситцы, краски для самотканых сукон и холстов, наследник его поставил дело по-своему. Старую лачугу сломал, взял из конторы отцовский капитал, лежавший у завода на сохранении, пустил деньги в оборот.

На базаре выстроил новую лавку, заказал мастеру поторжного сарая в заводе железные створки и болты для дверей и окон, закупил под Косотуром на Златоустовском заводе тяжелые замки.

Поставил в новом селении пятистенный дом с горницей в четыре окна. Зажил с молодой женой на славу.

Начал ездить на сибирские ярмарки. Из Ирбита привез материй с узорами, янтарных бус, кашемировых шалей.

Возвратился домой на завод, распродал товары и заработал чистыми по восемь гривен на рубль.

Удача окрылила его. Хотелось еще хватить денег, охота была поглядеть чужие стороны. Забрал с собой приказчика, покатил в степь.

Отвез Захар на продажу полосового железа. В обратный путь на меновом дворе загрузил наемные подводы низовских мужиков красным товаром. Низовцы — жители околозаводской деревни. Заводские говорят про них, что это народ-зверь.

Свой человек-приказчик Санка присматривает за отставшим в пути обозом. Был он еще мальчиком привезен на завод отцом Захара из чужих краев. Вырос Санка в доме у Булавиных и на всю жизнь приучен был благодарить хозяев за кусок хлеба.

— Лучше чужого в лавке держать, чем наших варнаков, — говорил покойный лавочник, — здешних к своей лавке не приучишь.

Вырос Санка верным приказчиком Булавина. Был он человек сильный, способный по суткам работать без устали. В дороге при перевозках умел сохранить товар, а в лавке был незаменим: торговал быстро и ловко, хорошо умел считать, знал, с кем и как надо обойтись.

...Тройка остановилась. Лошади махали головами, взмыленные, усталые от подъема на холм. Начались лесистые отроги восточного склона хребта.

— Нынче придет мой обоз, народ сбежится смотреть на товары, богатые башкиры глаза проглядят и без обновы не уйдут из лавки. Это им не владимирский офеня... Конец приходит сарпинщикам, коснякам, венгерцам...

...С вершины по крутому спуску тройка пошла упираясь, весело рванула у подножья, и тарантас покатился по накатанной пыльной дороге. Въехали в кустарник. Прозрачный ключ струился в чаще черемушника. Ветви низко нависли над головами. Ямщик хватал их и отгибал в стороны.

Из прохладной пади поднимались в гору вязкой от песка дорогой по опушке соснового леса.

Подул свежий ветер. Закачались ветвистые бровицы. Кустарник на обрывах гнулся к земле.

Из-за леса поползли облака, подернутые синевой. Небо обволакивалось со всех сторон.

— Быть дождю, — проговорил Захар. — Останови-ка коней, — тронул он кучера и полез из тарантаса. Разгреб сено, достал дорожный чепан крестьянской шерсти.

Ямщик проворно слез с облучка и суетливо пособлял купцу одеваться. Помог Захару залезть обратно, сам надел старый армяк, перепоясался мочальной веревкой, вскочил на место, тронул вожжами коней, озираясь на небо.

— Ну-ка, пошли...

Ветер налетал рывками, шумы волнами заходили в вершинах, деревья застонали, зашатались, лес зарокотал. Солнце скрылось, и небо затянуло тучами. Все кругом потемнело.

Издалека послышался раскат грома.

— Гроза, — молвил ямщик, оборачивая бородатое лицо.

— Вороти к Трофиму на кордон, — приказал Булавин.

Мужик приударил по коням. На перекрестке свернул с большой дороги на проселок.

Снова прогремел гром. Купец и крестьянин, сняв шапки, перекрестились. Из-за каменных гребней гор появилось черное облако. Захар, ухватившись за кушак возницы, оглядывал небо.

По краям грозовой тучи плясали лохматые обрывки облаков. Туча шла низко и быстро. Вокруг становилось все темней и темней.

Избушка лесника была недалеко, и дорогу кучер знал хорошо. Не впервой завозил он путников к Трофиму.

— Но-но, лодырь, ходи, — дернул старик коренника.

Не докончил он последнего слова, как молния переполоснула тучу наискось, разбежалась зигзагами вниз, столб огня упал в чащу леса, и невдалеке от проселка треснула и запылала высоченная кондовая лесина. Гром покатился по всей туче и грянул над тарантасом купца коротко, но с такой силой, словно на небе выстрелили из громадной пушки.

Кони шарахнулись в сторону.

— Ну-ну, окаянные, запугались!.. — хрипло кричал ямщик.

Нахлестанная тройка помчалась вперед. Тарантас затрещал на колдобинах и буераках. Слышно было, как по лесу приближался ливень. Пылающая сосна озаряла дорогу красноватыми отблесками.

Вот туча начала заволакиваться дождем, западали, зачастили крупные капли, снова сверкнула молния, грянул гром.

Тарантас вылетел на поляну. За протокой чернела избушка лесника. Тройка неслась к жилью, кони летели во всю прыть, чуя пристанище. Ямщик только натягивал вожжи.

Налетел ливень, захлестал потоками воды, заплескался в тарантасе. Дорожный чепан Булавина и армяк возницы мгновенно вымокли.

Проехали мостик через рукав речки — лесник жил как бы на островке, — остановились у сторожки. Трофим, седой, но еще крепкий старик, выбежал встречать путников, накрыв голову и спину мешковиной.

— Здравствуй, здравствуй, любезный! Скорее в избу пожалуй, а тут уж мы с ямщиком управимся, — приговаривал он, помогая купцу выбраться из тележки.

Дождь хлестал вовсю. Булавин захватил кожаную сумку с деньгами и дорожными вещами, скинул в сенях намокший чепан и вошел в избу.

Там были двое башкир, не знакомых Булавину. Один из них лежал на лавке. Он с тревогой привстал, когда вошел Захар. Лицо у него рябое, а черные густые брови у переносицы приподнялись вверх, отчего выражение лица было жалобное. Оглядев купца, он успокоился и снова прилег, повернувшись лицом к стене.