«Якорь его задери! Могусюмка у самой дороги стоит. Как бы не пограбили мои товары. Чем черт не шутит. Дружба дружбой, а табачок врозь. И ежели попадет им мой Санка с товаром, как бы не быть худу. Ведь раз на раз не приходится».

Захар вылез из зарослей на дорогу как раз в том месте, куда глядел, ожидая его, ямщик.

— Ну, Иван, давай погоняй! — сказал он, проворно залезая в кузов. — Трогай, да шибче.

— Эй, вы, эй, пошли!.. — подхлестывал кучер пристяжных.

Отдохнувшие лошади весело побежали по ровной дороге в ущелье. Черные, изветренные утесы, обросшие мхом и лишаями, повисли над головой. Через пролом выехали к другому склону. За грядой лесистых холмов стал виден завод.

Ярко синел просторный пруд, виднелись плотины с белыми водопадами, избенки рабочих. У моста густо дымит почерневшее от времени кирпичное «плавильное заведение» в две печи. За прудом, у нижнего поселка, на взлобок сопки — деревянная церквушка с отдельной звонницей.

Верхнего поселка, где живут Булавины, за ближним лесом не видно...

— Ну, слава богу, скоро и дома, — молвил Иван.

— Обожди хвалиться, не доехал...

— Да уж тут рукой подать. Сколько мы с тобой, Андреич, отмахали?

— Да ты поторопись, Иван, поторопись.

Кучер подергал вожжой, помахал кнутом.

— Да, путь далекий... Бог милостив, авось, целы-здоровы домой воротимся. Довезу тебя, да подамся в Низовку. Давненько дома не был... Обозных дожидать не буду.

— Не боишься?

— Под Ломовкой кого бояться! Лихие люди нашу деревню объезжают... Конокрадов сами ловим. Лошадь пропадет — наши низовские под водой сыщут. Нынче и не слыхать, будто бы потише стало на нашей дороге. Да и Низовка теперь не та, что раньше. Мужики ружьями обзаводятся. Только ружей хороших нет: не продают нигде. Да и народу прибавилось: богачи у нас работников держат.

— А башкиры батрачут? Мне Акинфий сказывал: башкиры к нему нанимались.

— Есть и башкиры, но более заводские. Завод-то ведь, вот... Я мальчонкой был, так он с той поры все одинаковый стоит. Народу прибавляется, а работа все та же. Парни-то и идут к низовцам в батраки. Да... Низовка растет, богатеет. — Он щелкнул кнутом по оводу, впившемуся в холку коренника, потом сел на облучке боком. — А тебе, Захар Андреич, надобно бы лавку открыть у нас. Что твой Санка? Ну, заедет перед праздником. Покуда малец-то распряжет лошадь, да объедет Низовку, да прокричит во все избы, что торговец приехал, — ан, товару-то и нету... После за всякой мелочью низовцу опять в завод на базар собираться.

— Народ у вас, Иван, неладный, — хитро сказал Булавин. — Мне еще отец покойный заказал беречься, как поеду торговать с Низовкой.

— Что ты, Андреич, да разве отцова торговля тебе пример! Старик, царство ему небесное, слова худого о нем не скажу, хороший был человек, но против тебя куда мельче в торговом деле. Ему лавкой хозяйничать, а твое дело — магазин! А про низовцев напраслину несут. Нет, чтоб осмотреть нашу жизнь толково, понять, как она течет, как это деревня обзаводится скотом, конями. А урман корчуем, пашни на диких угорьях пашем, лесовщину рубим... уголь жгем... Но, конечно, уж зато за свое добро подеремся, не трожь...

— А лонской год, сказывают, косняков сгубили. Это дело, за свое добро стоять, а проезжего в куль, да в омут.

— Напраслина, Андреич! Лонской год ничего такого не было. Давно этот грех, конечно, был когда-то, не скрою, переходца сибирского порешили. Ну, да то человек разве? Такая зверина. Он тебя в урмане-то сам за ломаный грош убьет. Да и давнина-то это стародавная. А про ярославцев зря толкуют. Они сами кого хошь обидят! Ну, дело молодое, наши ребята разбаловались, да и шибанули их... Только все обошлось. Заказали им стороной ездить. А чтоб не забыли заказа, отвезли в деревню да при народе маленько постегали...

— А товар отняли?

— Да какой же у них товар! Кольца, ножи да косы. Одно слово, что товар. Пятеро купцов на пустом возу товар везли...

— Что же с тех пор косняки в Низовку не заглядывают?

— Все равно бывают, везут! Приедут, нашумят, накричат, а после скот падает, коровы дохнут... Ехали как-то великим постом трое. «Откуда?» — спрашиваем. «Елабужские, — говорят, — синильщики, едем к башкирам холсты красить», — «А где же куб у вас, в чем синить-то будете?» — «Куб, — говорят, — у нас еще с прошлого лета у башкиров остался. Там вся красильня». Ну, и не стали мы их задевать. Не согрешили в великий пост. Ан после, язви их в душу, мор на скотину напал. Напустили! Вот и не трогай их в другой раз! Знаешь, переходцы всякие бывают. Иной только зовет себя торговцем и разговором на офеню похож, а в самом деле вор, конокрад или с дурным глазом, или болезнь у его на лошади. Нечистый-то дух тоже не дремлет! Оттого, Андреич, нам полный расчет иметь своего купца, чтоб чужие мимо Низовки не шатались. Мы бы их живо отвадили. Есть, конечно, и в Низовке охотники торговлю открывать. Только дело это неспособное, какие они торгаши! Да и собираются долго. Вот один из ярославцев у нас на богатой девке женился. Смотри, упустишь, большого дохода лишишься... — Старик отвернулся и стал править на переезде через ключ. — Думай, Андреич... Санка твой сколько ни ездил к нам, цел остался. Расчет у нас лавку ставить.

— Обдумаю, после в Низовку заеду, на месте потолкую со стариками.

«Дернуло Могусюмку не вовремя бродить возле тракта, — думал Захар. — Долго его не было, а нынче опять объявился. Конечно, ежели у них, как Трофим говорил, промеж себя неспокойно, то обоз пройдет, хотя случиться может всякое. Надежда на Санку с мужиками. Я еще подумаю, да, может, найму людей, да сам выеду обоз встречать. Могусюмке мой товар не надо бы трогать. Он в лавку ко мне ходит, хорошо мы с ним обходились. С Санкой они чуть не приятели, и меня он знает».

...Однажды летом в магазин Захара явился Могусюмка. Он высокий, смуглый. Вошел и уставился как вкопанный на товары. Санка заметил его и учтиво спросил:

— Чего вам показать?

Башкирин помолчал и, склонив набок голову, приглядывался к штуке дорогого малинового шелка. Приказчик снял её с полки и развернул чуть ли не во весь прилавок.

У Могусюмки глаза блеснули. Лицо его, круглое, доброе и серьезное, зарделось.

— Сколько аршин отрезать? — весело спросил Санка.

Могусюмка посмотрел на приказчика, потом на Захара и задумался, наморщив лоб. Вдруг он повернулся и спокойно пошел из лавки: видно, был не в духе.

— Эй, стой, обожди! — крикнул Санка. Бойкий торгаш, он никого не боялся, когда имел хороший товар под рукой, и не желал упускать случая познакомиться поближе с Могусюмкой, чуя, что дружба с ним пригодится. — Поди-ка сюда! Да иди, иди, подходи, не бойся. Акша йокх?

— Йокх! — решительно ответил Могусюм и покосился на шелк. В добром и кротком на вид башкирине трудно было угадать отважного удальца.

— Ну, ничего... Мы тебе желаем уважение сделать, как много слыхали про тебя. Я тебе отрежу материи, а деньги, когда будут, привезешь или передашь мне через своих. Ты только посмотри, ну, посмотри, какой товар! Якши, что ль?