— А Мишка нравится тебе? — спрашивала Оля у Настасьи.

— Нет!

— И все ей не нравятся!

Подруги пошли вниз к мосту.

— Так не люб тебе Мишка? — допытывалась Олюшка.

— Нет, не люб, — отвечала Настя. — А вот это кто идет?

— Это с кричных...

— Твой жених идет! — с насмешкой крикнула Ольга, и девушки бросились врассыпную.

— Берегись его! Это Гурьян Гурьяныч, сейчас забалует... — закричали они Насте.

С моста в гору брел черный от копоти темно-русый лохматый мужик богатырского вида, в рваной, прожженной одежде.

Настя не побежала. Она искоса улыбнулась, глядя на заводского мастера. Тот раскрыл глаза широко, сверля ее взором, а она, закрывшись краешком платочка, вдруг прыснула со смеху. Лохматый молодой богатырь, пройдя несколько шагов, остановился и оглянулся назад.

— Настя, беги! — кричали рассыпавшиеся по скалам девушки.

Но Настя не уходила. Чуть не целую минуту стояли они, безмолвно глядя друг на друга. Настя — стройная, с лицом бело-розовым, тугим, что называется кровь с молоком, с кораллами на белой шее, с деланно наивным, озорным взглядом голубых нежных глаз. И Гурьяныч — лохматая и темная громадина, словно куском черного железа выкатившийся от всех этих гремящих за рекой печей, из-под навесов.

Настасья прошла мимо, не глядя на Гурьяныча. И тот, как бы удивившись чему-то, покачал головой и пошел своей дорогой.

— Так что же его бояться? — все с той же наивностью спросила подружек Настя. — Он совсем не страшный.

— Вот так «не страшный»! Это тебе обошлось! Погоди, он забалует в другой раз, сажей измажет. Ты не гляди, что у него борода, он еще молоденький, только лохматый, как медведь, из него волос лезет, как из зверя.

— Видишь, его прозвали Гурьяныч, как мужика, хоть ему еще и с парнями можно на улице водиться.

Девушки рассказали, что Гурьян в самом деле молод, ему еще нет и тридцати, и что жил он со старухой, дальней родственницей, да та померла.

— У них вся семья перемерла. Сам он из староверов, но с башкирами якшит — дружит, по-нашему. Свою старую веру позабыл, только за бороду еще держится.

Настя уже слыхала, что староверы с башкирами сходятся; для них что никониане, что мусульмане — один черт.

— Ох, он и здоровый! На ярмарке медведя поборол.

— На пруд купаться ходит. Люди видели, сказывают, как медведь, смотреть страшно, — рассказывала Олюшка.

— Ах, стыд какой! — завизжали девки.

— Этот Гурьяныч, по прозванию Сиволобов, — первый мастер на заводе и всех старых превысил.

— Он не вдовый? — спросила Настя.

— Нет, холостой... А тебе что?

— Да просто так, — не смущаясь, ответила Настя.

— Нет, уж, видно, тебе понравился.

Тут Настя покраснела.

— Как, не боишься?

— Да он, видать, смирный.

— А погляди, как он на башкирских праздниках бушует. Начнет на сабантуе бороться, кидает людей о землю.

— Ты не видала, как башкиры на празднике с завязанными глазами палками бьют горшки? Это у них разные игры такие. Башкиры орут, обвяжут ему лицо — смотреть страшно: все убоятся, что он подглядывает. Все равно Гурьян как дубиной размахнется — черепки летят.

— Что же тут худого?

— А ты что заступаешься?

— Да просто так.

— Вот смотри, скажем ему...

— На гулянку придет — половицы ходуном ходят. У Залавиных на свадьбе топнул — доски в подполье продавил.

На другой день Гурьяныч, умытый, в новой рубахе, пришел, сел на камень на лужайке и стал смотреть на девушек.

— Ты только не балуй, — говорили ему.

Он смешно почесал бороду.

— Жениться будешь? — подсела к нему Олюшка. — Возьми меня. Нравлюсь?

— Все хороши...

— Эх, Гурьян, что я знаю... Хочешь, тебе скажу? Только смотри, молчи, не подавай виду. — Олюшка прыснула.

Лицо Гурьяна обмякло.

— Ну, скажи, скажи, чего давишься?

— Кудиновых племянница в тебя влюбилась... Настька! Ей-богу!

Олюшка лукаво взглянула на мастера.

— А тебе нравится она?

Гурьяныч нахмурился и вдруг, подняв лицо и почесав нос кулаком, подмигнул.

— Еще не знаю! Надо приглядеться.

Однако заметно было, что он сильно смущен.

Девушки обступили его.

Ольга вдруг схватила Настю и подтолкнула ее вперед.

— Ну вот, посиди с ним.

Девушки быстро переглянулись и вдруг со смехом разбежались во все стороны. Даже обычно смирная Катюша Запевкина, сидевшая напротив Гурьяныча на другом камне, сорвалась с места и умчалась на скалы, как горная коза.

— Посидите вдвоем! — радостно крикнула она сверху.

Настя, нимало не стыдясь, что осталась вдвоем с Гурьяном, присела с ним рядом.

— Скоро уж плотину откроют, вода пойдет, — сказал Гурьян.

Разговор с плотины перешел на завод, потом на доменную печь. Стал Гурьян рассказывать. Откуда только взялись слова!.. А Насте любо слушать. В разгар беседы вернулись подружки, и у Гурьяна вдруг язык отнялся.

— Ну, я пошел! До свиданьице! — поклонился он, снявши картуз.

Девушки диву дались.

— Он уж из-за тебя и кланяться научился, — изумленно сказала Олюшка.

На Ивана Купалу стояла жара. Девушки бегали друг за другом с ведрами, обливаясь.

Настя заметила, что из-под обрыва в конце улицы появился Гурьян. Он опять брел с завода.

— Погодите-ка, подружки, — сказала она и побежала к колодцу. Набрала ведро воды и притаилась за воротами.

Девушки играли у забора как ни в чем не бывало. Настя смотрела в щелку. Когда в просвете мелькнула русая борода, она толкнула калитку, в два прыжка догнала Гурьяна.

— Что, Гурьян Гурьяныч, жарко? — воскликнула она и обкатила его с головы до ног.

Мокрый Гурьян погнался за ней. Настя весело пустилась наутек. Оглянувшись, увидела она, что мужик догоняет. Настя кинулась в переулок.

Тут место глухое. Слева шел высокий забор, справа — огороды, вдали чернела чья-то баня.

— Не смей трогать, — с оттенком каприза сказала девушка, останавливаясь. — Смотри!.. — добавила она строго и серьезно.

Гурьян вдруг обхватил ее своими тяжелыми руками, прижал к себе и крепко поцеловал в губы.

— Да ты с ума сошел! Ах ты!..

Стыд вдруг охватил девушку. Она ударила его кулаком в грудь и вырвалась. Перескочила поскотину и, забравшись в зелень овощей, остановилась.