— Твоя мать здесь, в этой комнате, — говорит Джоэль.

— С моей настоящей матерью, я хочу сказать.

— Твоя настоящая мать здесь, в этой комнате, — повторяет Джоэль.

Лили-Роуз встает. Ее глаза стали огромными, и она, кажется, совсем не дышит. С пола, где ты сидишь, она выглядит большой, и бледной, и парализованной.

— Ладно, — говорит она севшим голосом, и ей приходится откашляться, чтобы продолжать, — если Шейна считает, что пять дней важнее десяти лет…

— Речь не об этом, милая, — перебивает ее Джоэль.

— Если бы вы не приехали за мной, — не унимаешься ты, — я выросла бы в квартале, который показывают в «Прослушке»? Поэтому вы смотрите ее каждую неделю? Хотите знать, что бы со мной сталось, если бы…

— Шейна, ты меня удивляешь, — перебивает тебя Джоэль твердым голосом. — Никогда, ни единой минуты не было речи о том, чтобы ты росла в Балтиморе. Ты это прекрасно знаешь и знала всегда. С первого дня мы договорились все втроем — Лили-Роуз, твоя биологическая мать и я — о том, как все будет.

— Почему ты никогда не называешь ее имени?

— Какого имени?

— Имени моей матери. Почему у вас есть имена, а она — она просто моя биологическая мать? Как ее зовут?

— Как ты смеешь говорить с родителями таким тоном? — хмурится Лили-Роуз.

— Ее зовут Сельма Паркер, — говорит Джоэль.

Ты на минуту умолкаешь, застигнутая врасплох этим обрывком информации, на который и не надеялась.

— Когда тебе будет восемнадцать лет, ты сможешь с ней связаться, — говорит Лили-Роуз. — Мы всегда тебе это говорили.

— Почему восемнадцать? Почему надо ждать восемнадцати лет? Почему не в десять?

— Потому что в восемнадцать ты будешь совершеннолетняя и сможешь делать что хочешь, — отвечает Лили-Роуз.

— Но если мне хочется увидеть ее, пока я еще маленькая? А если она хочет меня увидеть?

— Она не хочет, — качает головой Лили-Роуз. — У нее есть свои дети. А ты не…

— Ладно, довольно, — тихо говорит Джоэль. — Разговор окончен. Да и вообще, уже поздно, тебе пора в кровать. Завтра в школу.

— Иначе говоря, — шипишь ты, — вы меня купили.

…и эта тонна кирпичей, третья по счету, положила конец дискуссии, потому что Лили-Роуз упала в обморок.

* * *

Я ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО МУЗА НЕ ВСТРЕТИТ ОТКАЗА… НО ГДЕ ВЗЯТЬ МУЗУ? ВОТ В ЧЕМ ВОПРОС.

Я ОБРАЩУСЬ К ИЕГОВЕ, ГНЕВНОМУ И ОДИНОКОМУ ВЕЛИКОМУ БОГУ ИЗРАИЛЯ, КОТОРЫЙ ПОРОДИЛ НАРОД МОЕГО ОТЦА, И ОН ПРОСТИТ МНЕ, ЧТО Я РОДИЛАСЬ В ТЕЛЕ ЖЕНЩИНЫ — И, ХУЖЕ ТОГО, НЕЕВРЕЙКИ.

Я ОБРАЩУСЬ К БОГУ НАРОДА МОЕЙ ПОЧТИ-МАТЕРИ, СТАРИКУ СО СТРОГИМИ ГЛАЗАМИ И БЕЛОЙ БОРОДОЙ, КОТОРЫЙ УЧИТ СКРОМНОСТИ И СДЕРЖАННОСТИ, ТЯЖЕЛО РАБОТАТЬ И МАЛО ОТДЫХАТЬ, И ОН, ШОКИРОВАННЫЙ МОИМИ МАНЕРАМИ ДИКАРКИ, ОТВЕРНЕТСЯ ОТ МЕНЯ, НАМОРЩИВ НОС.

ЧТО ЖЕ ДО БЕСЧИСЛЕННЫХ БОГОВ МОИХ ДРАГОЦЕННЫХ АФРИКАНСКИХ ПРЕДКОВ, НЕЗНАКОМЫХ, УБИЕННЫХ, РАССЕЯННЫХ ПО СВЕТУ, Я, БЫТЬ МОЖЕТ, ПОЧУВСТВУЮ БИЕНИЕ ИХ СЕРДЕЦ В МОЕЙ КРОВИ, КАК БАРАБАННЫЙ БОЙ, НО, ПРИГЛУШЕННЫЙ ВРЕМЕНЕМ И РАССТОЯНИЕМ, ОН БУДЕТ ПОЧТИ НЕСЛЫШЕН.

Манхэттен, 1958–1966

С этого разговора в кабинете директора жизнь Джоэля Рабенштейна идет прямой траекторией к успеху. Почти как Достоевский, он чувствует в себе глубинные перемены, потому что избежал запрограммированной смерти, хотя Федор стоял с завязанными глазами перед расстрельным взводом, а он, Джоэль, планировал броситься под колеса грузовика. Поступив на первый курс Колумбийского университета, он поселился в Верхнем Вест-Сайде, да так там и осел. Он нашел свою нишу — и, глубоко убежденный, что она принадлежит ему по праву, вычеркнул из памяти маленькие хитрости, на которые пришлось пойти, чтобы в нее попасть.

Как давно мечтал, он учится в семинаре Франца Боаса. В последующие годы его путь пересекается с Грегори Бейтсоном, Маргарет Мид и Майей Дерен[7]; каждый раз, скрывая свое возбуждение от общения с такими знаменитостями, он говорит с ними мягким и спокойным голосом, покоряя своеобразным сочетанием блеска и скромности. Неутомимый труженик, более склонный к профессиональным связям, чем кажется, он спокойно переходит в магистратуру, после чего входит в преподавательский состав и начинает взбираться по служебной лестнице: ассистент, преподаватель, старший преподаватель.

В это время свирепствует война во Вьетнаме — но, ослепленный своей страстью к этнологии религий, Джоэль, можно сказать, невосприимчив к политике. Джереми, напротив, пристально следит за ходом событий и готов защищать, пылко и талантливо, отказывающихся от военной службы по религиозно-этическим соображениям. С учетом солидности их университетских досье и прочного экономического положения родителей, мысль о том, что американская армия может призвать братьев Рабенштейн под знамена и отправить их рисковать жизнью в аду Индокитая, даже не приходит им в голову.

В 1962 году Джереми блестяще выдерживает экзамены в адвокатуру, и родители устраивают большой праздник в его честь, наняв клезмерский[8] оркестр, который творит чудеса, а их друзья, одетые с иголочки, с бокалами шампанского в руках, расхаживают по саду, поздравляя молодого красавца адвоката и измышляя дурацкие каламбуры типа: «Налей стаканчик в баре мицва!»

Заметив, что Дженка слишком часто звонит ему, чтобы петь хвалу великому адвокату Джереми, Джоэль публикует статью за статьей и книгу за книгой, посылает экземпляры и отрывки своих текстов самым титулованным антропологам планеты и коллекционирует в своих архивах их благодарственные письма, участвует в круглых столах и коллоквиумах, получает приглашения на другие коллоквиумы и круглые столы и впечатляет всех своей приветливостью, вежливостью и почтительностью. И коль скоро его антимастурбационная техника стала второй натурой, коллегам, проникающимся к нему дружбой, нечего беспокоиться за своих жен; на обедах и коктейлях, как в городе, так и в кампусе, Джоэль Рабенштейн очарователен с женщинами. Давая им почувствовать, что они прелестны (даже когда это не так), он не касается их груди, проходя мимо, и не таращится на их корму издалека.

По мере того как растет слава их младшего сына, выходя далеко за пределы кампуса Колумбийского университета и заполоняя страницы газет и книжные магазины, Павел и Дженка вновь нахваливают его своим друзьям. Свидетели признания, которое он снискал как мыслитель, они уже решили, что его вегетарианские причуды не имеют значения. Иногда им даже кажется, что звезда младшего сына взошла выше, чем старшего. На воскресных обедах в Ривердейле Дженка напоминает Джереми, что Джоэль в двадцать шесть лет уже закончил докторскую диссертацию и опубликовал две книги об эволюции ритуального жертвоприношения и потреблении мяса в Западной Африке. Она, конечно, не хочет на него давить, но не пора ли ему, Джереми, найти партнера, чтобы открыть кабинет, и женщину, чтобы создать семью?

Их генеалогическое древо