— Они, в сущности, славные люди, — поддерживает ее Джоэль. Сам он всегда старался пореже бывать в доме Даррингтонов, но другого выхода не видит. — Вот увидишь, — добавляет он немного смущенно, — лес вокруг изумительный.

Лицо Лили-Роуз озаряется улыбкой.

— Да! Тебе пойдет на пользу подышать чистым воздухом, подальше от жары и загазованности Нью-Йорка. И ты сможешь купаться, в Христианской ассоциации молодежи есть чудесный бассейн!

— У меня даже купальника нет, — отвечаешь ты, надувшись. — Все мои купальники мне малы.

Чтобы наладить с тобой отношения, Лили-Роуз ведет тебя в шикарный бутик на Мэдисон-авеню и покупает дорогой цельный купальник. Она выбрала его в основном из-за черных воланов, которые скрывают твои ляжки, слишком, на ее взгляд, полные.

Дедушка с бабушкой встречают тебя на автовокзале в Нашуа.

— Одиннадцать лет, скоро восемнадцать! — говорит Дэвид вместо приветствия.

— Дэвид, ради Бога, — одергивает его Эйлин.

Так задан тон на все твое пребывание: твое тело стало проблемой. По дороге к паркингу на вашу троицу оборачиваются, и ты почти можешь прочесть мысли людей. Хм-м? Пухленькая юная метиска с двумя белыми стариками, кто же она? Их прислуга? Кухарка? Приходящая медсестра?

Ускорив шаг, Дэвид и Эйлин садятся с тобой в новенький спортивный автомобиль. Через двадцать минут Дэвид паркует машину на аллее, безупречно посыпанной гравием, и Эйлин показывает тебе три комнаты на втором этаже — задуманные, как ты догадываешься, для многочисленного потомства, которое так и не появилось на свет. Комнаты идеально чистые и прибранные. Пестрые занавески с накрахмаленными оборками, стены увешаны открытками с пожеланиями в рамках, комоды из канадской березы, на которых стоят, каждая на круглой кружевной салфеточке, миниатюры английского фарфора. Покрывала — псевдопетчворк, и на каждой кровати громоздятся горкой полдюжины подушечек в квакерском стиле.

Эйлин приготовила для тебя самую маленькую комнату.

— Мне будет меньше работы, когда ты уедешь, — объясняет она тебе, улыбаясь.

— Спасибо, бабушка, — бормочешь ты по поводу и без повода, а сама думаешь, как тебе продержаться десять дней в этом замке Спящей красавицы. Когда дедушка с бабушкой ложатся спать, тишина в доме становится оглушительной. Не зная, за что уцепиться, ты почти не спишь ночами.

Тянутся дни, жаркие, влажные, бесконечные. Война в Ираке приносит тревоги. Каждый вечер Дэвид усаживается перед выпуском новостей, шумно одобряет Джорджа У. и опрокидывает стакан за стаканом виски; тем временем Эйлин уводит тебя на заднюю галерею и учит основам вязки крючком.

Один-единственный раз, разморенная жарой, ты уступаешь уговорам деда с бабушкой и отправляешься в город, чтобы освежиться в бассейне. Там ты понимаешь уже в женской раздевалке, что, сколько бы ни закрывал твой новый купальник, твое тело все равно останется коричневым, массивным и чувственно-пышным в сравнении со всеми другими присутствующими телами. Переодевшись, ты встаешь перед зеркалом и пытаешься заправить волосы под резиновую шапочку, которую одолжила тебе Эйлин — Без этого тебя не пустят в бассейн! — но курчавые пряди без конца выбиваются, а шапочка так тянет волоски на затылке, что хочется завопить. Капли пота катятся по твоему лицу. Ты видишь, что белые девочки и женщины смотрят на тебя и с улыбкой переглядываются. При входе в душ некоторые из них приветливо здороваются с тобой, чтобы ты знала, что они не расистки, но, когда ты отвечаешь на приветствие, они не знают, что еще сказать.

Джоэль и Лили-Роуз каждый день шлют тебе электронные письма, он из Мельбурна, где сейчас зима и почти всегда уже завтра, она из Миссури, где разница во времени несколько часов в другую сторону. В ответ ты копируешь и вставляешь одно и то же послание ежедневно — У меня все хорошо, и я не очень по вас скучаю, — предпочитая дождаться встречи семьи на Манхэттене, чтобы сорваться и выкричаться вволю за то, что они сослали тебя в эту дыру, полную белых дебилов-яппи.

В середине твоего пребывания Эйлин и Дэвид сообщают тебе, что их друзья Фостеры пригласили их в воскресенье на барбекю.

— Ох! Я бы лучше осталась здесь и почитала, — уверяешь ты, но они настаивают:

— Нет, нет, мы не хотим оставлять тебя дома одну. Внуки Фостеров тоже будут там, они, кажется, твои ровесники, вы сможете поиграть вместе, будет отлично! У них большая лужайка, и есть сетка для бадминтона. Ты умеешь играть в бадминтон, Шейна? Нет? Ну что ж, давно пора научиться!

Кое-как тебе удается преодолеть и это испытание: барбекю, пристальные взгляды, фальшивые улыбки, маниакальный надзор Эйлин: Ох, моя дорогая. Ты ешь слишком много, слишком быстро, у тебя томатный соус на подбородке, дай я тебе помогу, — и она смачивает кончиком языка уголок бумажной салфетки и трет тебе подбородок своей тошнотворной слюной… после чего, решительно не желая учиться правилам бадминтона, ты растягиваешься на лужайке, как можно дальше от всех, и ждешь, когда это кончится.

Через несколько минут маленький щенок, смешная помесь, мчится прямо на тебя, галопом пересекая лужайку. Остановившись как вкопанный, он смотрит на тебя, склонив голову набок и подняв хвостик. У него голубые глаза, черные ушки, белая мордочка с черным пятном вокруг одного глаза, лапки белые, а тело и хвост черные, с буро-рыжими подпалинами там и сям — и как только ты начинаешь гладить его по голове, он сворачивается клубком у твоих ног и заявляет: Шейна, я твой. Ты должна взять меня к себе.

На другом конце лужайки люди продолжают есть и пить, болтают и смеются как ни в чем не бывало, в то время как ты, Шейна, за тысячу миль отсюда, потеряла голову от любви.

— Я возьму его с собой в Нью-Йорк, — громко говоришь ты.

Дэвид оборачивается и смеется, но Эйлин заливается краской, потому что так не делают, когда ты в гостях у людей, нельзя просить у них их вещи.

— А, этот ублюдок! — говорит мистер Фостер. — Наша колли Лесси ощенилась в прошлом месяце. Отец — соседский хаски, отсюда голубые глаза. Остальных мы уже раздали, остался только этот, самый хилый и самый уродливый.

— Я возьму его с собой в Нью-Йорк, — повторяешь ты еще громче.

— Может быть, мы позвоним ее матери, узнаем, что она на это скажет? — предлагает мистер Фостер.

Ты бы предпочла позвонить отцу, но об этом не может быть и речи: в Мельбурне четыре часа утра.

Прерванная посреди интервью с литературным журналистом в Портленде, Лили-Роуз, мягко говоря, не выказывает энтузиазма. Эйлин протягивает тебе свой мобильник, грустно кивнув головой.

— Алло, — буркаешь ты.

— Привет, дорогая, — говорит Лили-Роуз. — Послушай, мой ангел, собаки