вроде: — Вот это… — Карета развернулась прямо на проезжей части, вкатилась в крытые ворота; остановилась. Паша тут же задремал. Болгарский посол играл в трик-трак с женой болгарского первого секретаря, когда изумлённый слуга сообщил ему о прибытии турецкого представителя.

— Bozhemoie, что этому беззубому старому пелерасту здесь понадобилось? — спросил болгарский посол. Но в крытых воротах он произнёс: — Altesse, Altesse, mille fois bienvenu![21]

— Ключи, гяур, — проговорил Дрянной Паша. И умолк.

— Ключи, Ваше Высочество? Незамедлительно. Конечно. Какие ключи?

Опять молчание. В конце концов, паша побывал во многих городах; если теперь он не сразу догадался, в каком находится сейчас, то такое сомнение вполне простительно.

Ещё одна пауза. — Ключи… ключи от Белграда, гяур, — промолвил Дрянной Паша. — Мммуфф…

Болгарский посол, который был болгарином, растерялся; болгарский первый секретарь, который был армянином — нет. Меньше чем через минуту он возвратился с самыми большими ключами, которые отыскал (ключами от садового сарая, большими, медными и блестящими), покоящимися на красной плюшевой подушке, на которой обычно спал любимый пудель его жены. — Alors, voici, Altesse, les clefs a Belgrade, avec grande submission[22], — сказал он, поднося их. В конце концов (вопрошало его поведение), что Белград ему, что он Белграду?

Дрянной Паша принял ключи и небрежно уронил на колени, откуда они незаметно соскользнули на пол кареты. Потом моргнул. Потом сказал: — Три дня войскам на разграбление. — Потом увидел торопливо приготовленное блюдо с хлебом-солью, тоже всунутое ему в руки. — О, тогда замечательно, — разочарованным тоном уступил он. — Мы сохраним вам жизни и, вдобавок, не превратим ваши церкви в мечети. Но, — он облизал пересохший рот сухим языком, нахмурился; — Ах, да! Сотня тысяч золотых монет, сотня миленьких мальчиков — толстых, говорю я, очень, очень толстых! Бокал айвового шербета и танцовщицу (тоже толстую). И сейчас же, гетир!

Шербет, по крайней мере, принесли быстро. А затем, под мелодию из музыкальной шкатулки, жена первого секретаря (она родилась в Каире и была довольно полной) исполнила прекрасный танец живота. Пока так называемый Завоеватель Беллы внезапно не погрузился в сон. И покатил в своей карете назад, гораздо скорее, чем добрался сюда. Курдские уланы давным-давно состарились и ужасно стремились лишь к своему югурту[23].

— Bozhemoie! — воскликнул болгарский посол. — И такие вещи приходится терпеть здесь, в Скифии-Паннонии-Трансбалкании!

Первый секретарь пожал плечами. — Ваше превосходительство может поставить свечку своему святому, что тот избавил вас от моего первого места службы, места под названием Сент-Бригидсгарт, где солнце не выглядывает круглый год, где ночи, мгла и туманы, и где все питаются варёной вяленой рыбой с бараньим жиром.

Его превосходительство передёрнулся. — Где же такое находится?

Первый секретарь на минуту задумался. — Это во Фрорланде, — наконец ответил он. — Не так ли?

— Bozhemoie! — отозвался Его превосходительство.

Потом переспросил: — Где?

А между тем, что же с «тремя ведьмами»?

Довольно скоро графиня Бикс-и-Бикс приходит к выводу, что все молитвы можно преспокойно оставить Матушке и её капеллану. Её собственное лучшее оружие было другого порядка и состояло из колоды потёртых и засаленных старых карт, укрытых в подкладке старой заплесневелой куньей муфты. Присев на корточки на запачканной навозом каменной брусчатке, она начинает выкладывать их в древнем — ужасно, ужасно древнем раскладе Абракадабры:

ABRACADABRA

ABRACADABR

ABRACADAB

ABRACADA

ABRACAD

ABRACA

ABRAC

ABRA

ABR

AB

A

(Это означало: «Иссохни, как это слово»… или скорее, должно было означать; на самом деле там должно было стоять Abdacadabra, так и не исправленная стародавняя ошибка писца, не очень-то разбиравшегося в арамейском ещё во времена Дария (или Тиберия?) перепутавшего Реш с его ближайшим подобием Далет. Это должно было означать «Иссохни, как это слово», но, хотя власть заклинания и замутилась, оно всё ещё оставалось могущественным, по свидетельству тех, кто до сих пор им пользовался.)

Графине противостоял необычный Противник или Неприятель — и, следовательно, она воспользовалась необычными картами, ибо они несли (все они) на рубашке слово BAPHOMET. Из чего карты были сделаны? Вероятно, из пергамента. Из чего был сделан пергамент? Лучше не спрашивать.

А вторая из «трёх ведьм»? Графиня Криц?

Графиня Криц — пока гул увеличивающейся толпы всё нарастает — лезет в бездонный карман юбки и копается там, пока не находит нужный мешочек: не тот, что с сушёными яблоками для несносных падчериц, нет. Сперва она стелит побитую молью шерстяную шаль, потом поверх старый потёртый носовой платок из шёлка. Затем из очень маленького мешочка вытаскивается ещё меньший шарик, покрытый кожей с мошонки полностью чёрного бычка: игра, за которую она принялась, напоминает игру в камешки, но без камешков. Вместо них графиня выбрасывает и собирает, выбрасывает и собирает, пока маленький шарик подскакивает, выбрасывает и собирает блестящие белые зубы повешенного палача. И всё это время она подвывает, напевает и бубнит слова на языке, столь древнем, что (кроме этого единственного заклинания) он стал совершенно мёртвым ещё до изобретения каких-либо символов или букв, чтобы его записать.

А третья из «трёх ведьм»? У Гранддамы Грюлзакк имелась своя собственная роль; вытащив скрытый на её увядшей груди свёрток, она вытряхивает оттуда на грязную морщинистую ладонь пару грубых костей, вырезанных из бабок дикого белого осла и принимается играть с дьяволом, поставив на кон участь Беллы; чтобы не давать Князю Ада слишком много шансов, она бросает за него кости левой рукой — но, несмотря на это, судьба Беллы слишком важна, чтобы оставлять её на волю случайного броска и поэтому Гранддама Грюлзакк пользуется шулерскими костями. «Никогда не давай дьяволу даже шанса» — её девиз.

Вот такая она, Гранддама Грюлзакк.

Дальше по улице, за болгарским посольством, в здании, лишь чуть-чуть больше размерами: «Гин'рал Аберкромби» просит жену американского посланника в Триединой Монархии, «не поищет ли она льду, для стаканчика доброго холодного о’лимнада?»

— Ни кусочка нет, моя маленькая медовая пчёлка; я уже проверял, но, по какой-то необъяснимой причине, мороженщик ещё не появлялся, — говорит Х. А. Б. Аберкромби, бывший генерал-маркитант армии Мизулы[24].

— Ох, даже моё чувство юмора и то истекает потом!

— Перетерпи это, моя дорогая росиночка, ради нашей Великой Республики; здесь не жарче, чем тогда, в Делавере, Ла Дерриер и платят намного больше.

— П’лагаю, я сниму корсет, надену халат и пойду полежу в гамаке, который ты подвесил на те забавные старые железные кольца, вбитые в стены, в том славном холодном глубоком подвальчике.

— Так и сделай, дорогая, до вечерней прохлады. Как жаль, что я не смогу присоединиться к тебе и тоже полежать, но долг