её с горячим бараньим жиром, а иногда без, и у нас всё равно остаётся больше, чем мы можем съесть и экспортировать… И вот так, при нехватке денег на импорт пшеницы, зачастую нам… то есть, народу… иногда приходится обходиться без хлеба… — И он снова вздыхает, ещё тяжелее.

Эстерхази сочувственно кивает; сочувственно, но рассеянно. Пожалуй, граф Кальмар сообщил ему о вяленой рыбе больше, чем он желал бы знать. Последняя из тяжело нагруженных воловьих упряжек наконец-то проезжает, оставляя за собой золотой след зерна, сыплющегося из какого-то порванного мешка, которое, поскольку никто не потрудился его собрать, начинают расклёвывать городские воробьи. Поражённый неким внезапным зачаточным соображением, он обращается к проходящей мимо женщине с корзинкой для покупок: — Простите, матушка, но почём нынче вяленая рыба?

— Слишком дорого! — рявкает она. — …спасибо тому мерзавцу, как бишь его там! Слава Богу, что хлеб пока ещё дешёвый.

Лицо Магнуса снова принимает обычный бездумный, почти грубый вид. — Дорогой мой Энгельберт, я хочу выпить, — заявляет он. — Как это говорится по-вашему, «глога»? Или, если на то пошло: «шнопса»?

Энгельберт Эстерхази замечает — и сообщает — что они находятся совсем рядом с его Клубом; в тот момент они как раз проходят перед элегантным новым зданием, Эстерхази шагает вперёд и вежливо кланяется человеку, который только что спустился по ступеням, с портфелем под мышкой. — Умоляю простить мою дерзость, дражайший герр старший статистический советник, но…

Человек, вдвойне впечатлённый, что его величают титулом на два ранга выше настоящего и притом кто-то, выражающийся, как самое высшее сословие, вытягивается во весь рост, выпячивает грудь и заявляет: — Распоряжайтесь мною.

— Мы тут задумались… во Дворце… — Глаза человека начинают вылезать из орбит —…существует ли какая-то известная причина, отчего торговля и сношения между Скифией-Паннонией-Трансбалканией и Крайней Северо-Западной Европой не возрастают. Разумеется, дражайший герр, вам это известно, э?

Старший (просто) клерк через силу сглатывает. Дважды.

— Причина, дражайший… дражайший…

— Корнет Энгельберт Эстерхази, слуга Бога, Императора и господина старшего статистического советника. — Он вручает свою визитную карточку.

— Причина этому — экономическая география, вопрос, которому я, кхе-кхем, уделяю особое внимание. Перевозка, скажем…

— Скажем… э… зерна… пшеницы… просто к примеру.

Как замечают из первых рук, перевозка зерна (к примеру, пшеницы) по суше через Россию должна совершаться со скоростью, большей, чем у влоховца с тачкой. Водным путём? По Истру в Дунай, а оттуда — в Чёрное море, Средиземное море, Атлантику — разве не понятно, в чём трудность? В идеале, подобная торговля должна идти по железной дороге, прямым северным маршрутом в Австро-Венгрию, а оттуда…

— Почему же нет?

— …потому что не имеется никакого прямого северного маршрута. Он должен был бы проходить через владения Титульного Величества Каринтии, а Титульное Величество Каринтии отказывается его позволять, на том основании, что все железнодорожные инженеры — шотландцы, а все шотландцы — еретики и отрубили голову благочестивой Католической Королеве-Девственнице Виктории. Кроме того, паровозный дым марал бы свежевыстиранное бельё…

Поскольку в Клубе, увы, не оказалось глога, вместо него оба молодых человека берут по шнопсу. Потом ещё по шнопсу. Вместо глога. В конце концов, они вновь разделяются в гранд-холле Виндзор-Лидо: всё равно «Энгли» должен был отчитаться, как только сможет. В превосходном расположении духа граф Кальмар входит в свой номер и только собирается отпереть дверь комнаты, как замечает, что, во-первых, она уже отпёрта, а, во-вторых, что комната за дверью не пуста.

— Он уже опоздал, — доносится сухой и мрачный голос барона Борг юк Борг; он не был ни рассерженным, ни хотя бы раздражённым. Всего лишь — как обычно — неодобрительный тон. — Я планировал зачитать ему вот эту, коротенькую заметку, что я тут набросал, всего лишь на десять страниц, о текущем состоянии Триединой Монархии. Но он уже опоздал. — Царапанье пера по бумаге выдавало присутствие усердного Копперкаппа.

Магнус понимает, что не может, просто не способен, войти и неподвижно просидеть всю десятистраничную заметку; он выходит на цыпочках и, заметив в маленьком фойе пару аккуратно сложенных зонтов, прихватывает один, заложив его под мышку. Он не понимает, зачем это сделал, так что, пожалуй, причиной послужили два стакана шнопса.

Не успевает граф Кальмар уйти очень далеко, причём, не имея ясного представления, куда он направляется, когда довольно небрежно одетый человек отделяется от кучки работяг, не занятых никаким определённым делом и подходит поближе. То, что этот малый очень сильно смахивал на слепого, глухого и немого попрошайку, которому граф не так давно подал милостыню, даже не пришло тому в голову; он не запоминал, кому подавал милостыню. И этот тип приближается вплотную и говорит: — Эй, пссст, миистер! Не желаете посмотреть на турецкую цыганку-танцовщицу?

Позже: — Фуу! Иийооо! Ну и воняет эта штука, — замечает «попрошайка», озираясь вокруг.

— Розовое масло — это одно, — поясняет Пишто-Авар. — А хлороформ — совсем другое.

Когда скрелинг охотится на моржей на льду, то, ползая на локтях и вытянувшись во весь рост, пытается убедить моржа, что он, скрелинг — это другой морж. Применение подобной тактики на улицах большого города требовало некоторых изменений в деталях, но, в целом, принцип оставался таким же, так что Ээйюулаалаа (или «Оле-скреландца», «Оле-фрорца») никто не остановил. Он не мог прочитать, что было намалёвано на боку фургона, в который быстро впихнули его государя, но нос подсказал ему, что это сильно связано с рыбой… причём, не вяленой рыбой… и уехал с такой быстротой, как только мог ехать рыбный фургон, не вызывая подозрений. Оле шёл за ним, пока тот не свернул за угол; затем он побежал, то рысью, то вприпрыжку; для того, кто загонял северных оленей, рыбный фургон трудности не представлял. Когда фургон попадался на глаза, Оле снова переходил на шаг; если не попадался, то преследовал его по запаху, пока тот снова не появлялся на виду. Те, кто видел и замечал это (что совсем не одно и то же), могли принять скрелинга за татарина-квартерона в немного странном колпаке; но это не причина, чтобы его останавливать. И никто его так и не остановил.

У него даже в мыслях не появилось, что, в конце концов, можно запыхаться, когда в высокой стене открылись ворота, фургон с грохотом вкатился внутрь и ворота закрылись. Рядом с тем местом, где остановился Оле, росло дерево, шелковица, очень старая и очень высокая. В Скреланде не росли шелковицы, ибо в Скреланде вообще было не так уж много деревьев, но, тем не менее, скрелингские шаманы про них знали и одной из вещей, которые они рассказывали