Верфях (множественное число лишь из уважительности, имеется только одна верфь). На самом деле термином «корабельный плотник» так часто обозначали каторжников, что настоящие корабельные плотники звали себя «судовыми столярами». Бродили толки, несомненно, исходящие из таких источников мудрости, как Вена, Берлин, Париж и американский город Филадельфияпеннсильвания; толки, что такой подневольный труд ужасно устарел, и что осуждённые за преступления против общества должны содержаться в специальных учреждениях, где смогли бы научиться раскаиваться и, следовательно, исправляться. Но, пока что, таким передовым идеям ещё предстояло проникнуть в систему правосудия Скифии-Паннонии-Трансбалкании; и невздёрнутые грабители, фальшивомонетчики и душегубы продолжали таскать, рубить, пилить, строгать, конопатить и красить: а если они отказывались это делать, их пороли, пока капризы не прекращались. Бруто Алариц отказывался… какое-то время… но не очень долго

Прошло уже два года с тех пор, как он отбыл своё наказание. Некоторое время он проработал судовым столяром на частной верфи, но его наниматели оказались чересчур придирчивыми, возражая против пропажи инструментов и гвоздей, и так он лишился места. К тому времени Бруто был уже слишком стар, чтобы переучиваться на карманника и поэтому перемежал случайную работу случайными кражами — налететь, схватить и бежать — всё разом. Он был достаточно хитёр, чтобы не попасться снова, но… возможно, не так уж хитёр, как считал… недостаточно, чтобы процветать. В конце концов он приплыл к своего рода покровительству над меньшими громилами, бесталаннее и тупее, насаждая что-то вроде организации и системы, поддерживая ужас в тех, кто не ценил преимуществ этой системы, но волей-неволей её придерживался. Иногда он разгуливал по фабрике и району складов, часто в сопровождении своего заместителя, некоего Пишто-Авара, примечая, чего бы хапнуть. Сам он не крал; это делали другие. Он находил скупщиков. Он взыскивал комиссионные. Иногда он шатался по улицам.

Иногда он шатался по Впалой Площади.

Назвать «Пироги Петро» „притоном низости“ было бы пристрастно, но метко. Это место было низко не только в социальном смысле, оно было низко и в смысле топографическом, первоначально возведённое в устье оврага, причём, оврага весьма наполненного, а к первоначальному зданию пристроили ещё этаж… но вход остался там, где и был, и теперь Бруто, с осторожностью, спускался несколько лестничных пролётов. Внутри притона царил полумрак — как же иначе — а единственный газовый светильник испускал зловония не меньше, чем света. Петро, бледный, коренастый, молчаливый тип придумал торговую уловку, от которой не видел причин отказываться: вошёл в его заведение — покупай пирог. Также можно было, при желании (и большинство желало) взять на выбор скверного пива, скверного вина, скверного бренди, скверной водки, скверного рома — виски или джин в ассортимент не входили — пирог был не так уж плох — то есть, не так плох, как остальные пункты меню. Можно было выбрать мясной или фруктовый — хотя неизвестно, с каким именно мясом или фруктами. Пироги были маленькими, да и порции выпивки тоже, но, поскольку большинство клиентов Петро в других местах встречали словами: «Эй, ты, вон отсюда», немногие из них жаловались. Считалось, что Петро весьма преуспевает и владеет лизгольдами[11] в нескольких доходных домах.

Сидящий на своём обычном месте человек в невероятно изорванном сюртуке таращится в чарку с вином, словно пытаясь по нему гадать. Бруто доливает в чарку принесённого вина и, после того, как уровень там снова понижается, Бруто говорит.

— Профессор, вот, типа, вопрос.

— Спрашивай, — через минуту отзывается профессор.

— Это, типа, про этикет. — Трудно было бы отыскать менее подходящую тему для вопроса в «Пирогах Петро». — Допустим, вот, типа, королева. И она кланяется. Кому она могла бы кланяться? А?

Немного поправив свой наряд, профессор сообщает, что это смотря по обстоятельствам. — Это может быть кто угодно. Патриарх. Император. По обстоятельствам. Королева может отвесить реверанс даже мусорщику, если он только что уберёг её кроху-внука от падения с причала… — Уровень вина снова понижается, для его поднятия добавляется ещё, не очень много. — Насколько глубоко эта королева поклонилась?

Бруто оглядывает низкий притон и что-то в его взгляде заставляет всех прятать глаза. Затем он, весьма торжественно, исполняет реверанс перед воспалёнными глазами профессора.

— Это глубоко, а?

— О да.

— Лишь собрату-монарху. Отчего бы?….

По длинной лестнице стучат топочут башмаки; входит Пишто-Авар, отзывает Бруто в сторонку. — Я проследил, шеф. В Виндзор-Лидо — король? Нету там никаких королей. Там только парочка графов… постой-ка; они путешествуют по скандо-фрорским паспортам, кто там, чёрт подери, они ни на есть. А? Шеф?

Но, вместо ответа, шеф задаёт свой собственный вопрос. — Эй, профессор, что значит, если король путешествует, типа, в виде графа?

Профессор вновь таращится в свою чарку; прозревает, что она пуста; вынужденно поднимает взгляд. Его лицо перестаёт быть совершенно пустым; на нём появляется слабая мысль. — Это значит, что он путешествует инкогнито, инкогнито — буквально неизвестный, знаете ли… — Свой титул профессор получил оттого, что когда-то, давным-давно, он наставлял юных пажей во Дворце; так что, видимо, знает, о чём говорит. — Когда, к примеру, монарх хочет посетить чужое государство, но не в официальном статусе. Это может оказаться неудобным и для него, и для принимающей страны; поэтому он пользуется тем, что называют меньшим титулом, вот, например, покойный король Иллирии приезжал сюда под видом графа Хреба и… — голос профессора, пьяно-монотонный, звучит всё тише и тише, всё медленнее и медленнее. Затем смолкает вовсе. Тогда, с выражением почти что ужаса на грязном лице, профессор утверждается на дрожащих ногах и, пошатываясь, шагает к дверям. Он, выражаясь вежливо, стал недееспособен.

Позже профессор, выведенный вином из ступора, продолжает обсуждение:

— Похитить короля и удерживать его ради выкупа. Да ведь так никогда не делали!

— Делали-делали! Разве французы не захватили прежнего короля Скифии и не удерживали его ради выкупа, ещё во времена Бонапарта?

— О да… но у французов была армия. Мы же такое не провернём, мы такое не…

— Мы такое не осилим.

— Мы не осилим. Точно…Однако…

Они таращатся друг на друга блестящими глазами; рты разинуты, молчание.

— Может, это значит, что мы развернёмся.

— О да… — Тишина.

— Может, это значит дукаты вёдрами.

— О да…

Затем…

— Лишь один человек может сделать это. Лишь один.

— О да… ээ, значит, кто?

Свистящий выдох. — Значит, кто? Значит Бустремович. Значит, вот кто.

— Бустремович! О да…. О да. О да!..

Два молодых человека продолжают прогулку. Белла, конечно — не Париж, но, тоже намного больше Сент-Бригидсгарта. И в ней встречается намного больше народов. Здесь можно было увидеть мужчин и женщин, чьи наряды и манеры напоминали, как минимум, Париж