привязанности. И вошла она, промерзшая, дрожащая, холодная. И свет не погасил Великий, а, раздев, стал разминать всю, как массажист, и разогрел ее тело, а вот душу не отогрел… Чуть дрожала и стонала она… Но, конечно, так, чтобы Великому угодить, все-таки он человек единственный и необыкновенный, но только так, умом стонала она… Даже Таможенник это понял и ушел, не дожидаясь конца, другим ходом. Да и договорились они, что он уйдет… Шел и, забыв о девке, плакал, и дождь сливался с его слезами, и падал на черный гранит, и стекал по незаметному глазу наклону в канал.

XVIII

Но пора уже было выкручиваться из состояния нежности к Великому. Не так-то просто в мгновенье сделать это. Это тебе не скорость переключить. Пожалуй, еще и в дом Таможенник вошел, любя Великого. И на кровать, не раздеваясь, прилег, любя, и под одеяло залез, любя. А вот уже потом вроде как бы и отошло. И потихонечку отношение, как телега без лошади с горы, поползло вниз сначала медленно, а потом все быстрее. И опять мысль, которой, когда он сидел у Великого, и в помине не было, откуда-то из двойной стенки вползла и весь мозг заполнила, холодный, точный, быстрый. Пара готова. Гример сделал лучше, чем он предполагал. Муза, кажется, тоже поверила в удачу, увидев Сотых. Иллюстраторы заменены. Зал готов. У кандидатов Великого у бабы под правым ухом едва заметный шрам, который в увеличении будет огромен. Выполнившему шрам произведен Уход. Великий любит Таможенника. У них самые добрые отношения за весь их период службы. Это позитив. Но Великий — все-таки Великий. И его мгновенная реакция может быть неожиданной. Предположим, случайно, проверяя иллюстраторов, он узнает об их замене? Такое невозможно. После сегодняшнего вечера он вряд ли завтра будет раньше, чем за пять минут до начала, как это делал все последние пять лет. Надо же, пригодилась и девка, которую недавно нашел Таможенник Великому.

— Как забавно, — ухмыльнулся Таможенник, — я мог бы поклясться, что вижу ее в первый раз. Надо же, как управляем человеческий мозг. И что самое интересное, Великий тоже нравится ей. И может, даже больше, но она человек чести и раз верность обещала первому Таможеннику, то…

Не очень-то заблуждается Таможенник насчет их верности. Вполне она может с такой же убежденностью рассказать Великому, что она его любит сильнее, следовательно… А что следовательно? То, что он ее знает, естественно — бабу Великого Таможенник по должности обязан знать. А что она следит за Великим, тут Таможенник ни при чем. Просто они делились впечатлениями, восхищаясь уменьем и в этом Великого. И все-таки завтра утром ее надо будет взять. И прежде Ухода сделать так, чтобы она, помимо долга, сказала все еще и от боли. Это поубедительнее. Девка чувственная, значит, скажет все, что надо. Но вот весь ли это негатив? Нет. Все возможно. Все. Великий не зря номер второй, то есть на самом деле тоже первый, как и Таможенник, а это не только профессия и дар — это еще и дипломатия. И мгновенность, и неожиданность реакций. Только они сейчас там где-то, внутри, спрятаны за двойными стенами за ненадобностью, но придет час и… Нужно быть готовым ко всему, но сделать все возможное, чтобы не произошло ни одной накладки. Но радоваться, рассуждать по поводу хорошего исхода можно только после Ухода Великого, а для этого тоже нужен повод. Впрочем, это дело Комиссии. Председатель — тот угадывает мысли на расстоянии. И если только весы качнутся в сторону Таможенника, его чаша поползет дальше автоматически. Хороший Председатель сделает все, что надо. А этот Председатель отличный. Только вот бы чаша Таможенника не пошла вниз. А как она пойдет? Он же не Гример, не делал операции. В крайнем случае, он будет возмущен и удивлен вместе с Великим. А после вчерашнего вечера в душу Великого и мысли маленькой не заползет, — извиваясь всем телом и дрожа раздвоенным языком, — что Таможенник принимал в этом участие. Гример попадется на этот раз один. Ну ладно. Когда все варианты разобраны, можно и спать. Таможенник через голову снял рубаху, сходил вымылся, растянулся без покрывала и быстро заснул. Только во сне он скулил и вертелся, как побитая собака, как полураздавленная кошка, и плакал, и просил прощения, но это уже во сне, а во сне человек не владеет собой. Таможенник тоже человек. И руки его сжимали подушку, и тело синело, и казалось, кто-то душит Таможенника, но он вывертывался из этих рук, и борьба продолжалась, и победы не было ни на чьей стороне.

XIX

Но побоку сны Таможенников и им подобных — пора вспомнить о простом человеке, который живет в этом Городе, ибо для Таможенника и Великого — все люди простые, кроме них, разумеется, а для Таможенника, может, и Великий — простой человек.

Что они? Как они? Эти простые люди?

А у них сегодня бал — это раз.

А у них сегодня день встречи — это два.

Единственный день в году, ибо в этот день открыт зал Дома, где они могут быть вместе и где им не страшен дождь, который, идя не временно, а постоянно, гонит людей силой своей в жилища, а жилища узки и тесны, и негде простому человеку увидеть всех разом.

Итак,

а у них сегодня почти что равенство.

И имена.

И номера.

Ждут дня Выбора, дня встречи, дня свидания, дня, когда можно и себя показать, и людей посмотреть.

Как манны небесной.

И это радостное ожидание буйно (по понятиям Города, разумеется) проявляется в том, как медленно и чинно движутся они по направлению к Дому.

Дать бы им факелы в руки — надежные такие, чтобы на дожде не гасли. И посмотреть бы сверху с высоты Дома, как ползут маленькие мерцающие огни, словно муравьи к муравейнику, на холм — где Дом ждет их. Как веселы они — простые люди, как праздничны, как ликуют они. Выбор — а это значит, и у них есть надежда. Выбор — а это значит, выбранной парой будут счастливы и они. А зрелище, что ждет их после Выбора…

Идут они в полном ликующем молчанье, и распахиваются все новые и новые двери, едва достигает их шествие. И какова справедливость — вышедшие последними движутся первыми, а вышедшие первыми — движутся последними, чтобы не было путаницы, давки.

Дай им факелы в руки и увидишь огромное дерево, ствол которого корнями