– Ради бога, перестаньте меня так называть! – воскликнул Макс, не в силах справиться с досадой и раздражением.

В ответ на эту несдержанность в глазах Софи сверкнули веселые искры.

– Тогда как же мне вас называть? Дюк? И вы не обидитесь, что будете делить это прозвище с мопсом?

– Нет, если вы снова не потребуете от меня выполнения команды «стоять», – ответил он, и Софи засмеялась.

Макс почувствовал, что и сам немного расслабился. Странно было сознавать, какое напряжение вызвала в нем эта необычная вспышка гнева с ее стороны.

– А я и забыла! Так вы поэтому остановились в тот день, когда Мармадюк сбежал? Должно быть, вы приняли меня за сумасшедшую!

– Вы действительно произвели… яркое впечатление.

– Это вежливый способ сказать, что так и есть? Полагаю, я действительно понемногу сходила с ума в этом доме. Но это не важно. Знаете, сегодня особенный день. Сегодня две недели, как я живу у тети Минни. Я повторила рекорд Артура.

– И как вы собираетесь это отпраздновать?

– Пока никак. Я не смею. День еще не кончился, и тетя Минни еще может отправить меня собирать вещи. Если к завтрашнему утру я еще останусь здесь, то постараюсь придумать что-нибудь подходящее. Хотя мои возможности весьма ограничены.

Макс сел на скамейку рядом с ней, даже не успев осознать, что делает. Мармадюк подошел к нему и плюхнулся у его ног, пристроив свою жирную шею на носок его сапога.

– Мармадюк! Что за безобразие?! – попыталась урезонить его Софи. – Разве ты не знаешь, что сапоги джентльмена священны?

Макс с улыбкой покачал головой. Он снял перчатки и наклонился, чтобы почесать мопса за ухом. Глаза Мармадюка закрылись, пасть растянулась в блаженной улыбке.

– Они выживут. Хотя мой лакей это заметит.

Софи засмеялась:

– Кажется, вы ему очень понравились. Это удивительно.

– Как я должен это понимать? – улыбнувшись, спросил он.

– Замечание относилось не к вам, а к Мармадюку, – сухо ответила она. – Я просто пытаюсь его понять.

– Понять что? Он ленивый, капризный мопс с редкими проблесками хорошего вкуса. Я прав, парень? Вот видите? Он со мной согласен.

– Значит, теперь вы его понимаете?

– У меня случаются просветления, когда мне это на руку. Как у Мармадюка.

Глупо, но ее звонкий смех прозвучал как награда. Софи ничего не сказала, просто смотрела, как он гладит собаку. В наступившей тишине Макс почувствовал себя так хорошо, что ему стало неловко.

– Откуда у вас этот шрам на левой руке?

Макс так забылся, что едва не начал отвечать на ее вопрос, когда вдруг понял, насколько это неуместно. Софи, видимо, сама это поняла. Она моргнула, и ее щеки порозовели.

– Простите. Я не хотела… О, извините.

У нее сделался такой смущенный вид, что Макс сжалился над ней и постарался не замечать, что ее слова лишь усилили напряжение. Она не могла знать, что это за шрам.

– Старая история. Я знаю, что он безобразен.

Макс попытался снова надеть перчатки, но Софи его остановила:

– О нет, совсем наоборот.

Было бы абсурдом утверждать, что его не удивила жаркая краска, которая, вспыхнув на шее, поползла вверх по ее щекам. Макс никогда не видел, чтобы женщина краснела – так искренне и пылко. Но, судя по всему, так она делала все. Казалось бы, он должен был почувствовать неловкость или раздражение при виде такой несдержанности, но она всколыхнула в нем совсем другое. Он понятия не имел, что вызвало такую реакцию, но его тело вдруг без предупреждения проснулось, потребовало протянуть руку и, ощутив этот жар, обратить его в страсть, которая – Макс это знал – таилась в ней. Он чувствовал эту страсть и хотел ее. Это было как видеть море в момент, когда из теплого летнего покоя вдруг рождается яростный шторм. Потребность сделать это охватила его с такой силой, что граничила с болью. Макс встал и сделал шаг в сторону от скамейки.

Мармадюк, лишившийся своей подушки, заворчал и переместил голову на туфлю Софи. А она, казалось, не замечала ничего странного и не понимала той бури, которую разбудила в нем, и это вызвало у Макса горькую усмешку.

– Мне пора. Всего доброго, мисс Тревелиан.

Он шел через парк, ощущая спиной ее взгляд с такой же остротой, как на войне ощущал направленные на него дула винтовок французских снайперов в Пиренеях. Он ощущал опасность.

Но кто рискует больше – он или наивная мисс Тревелиан? То, как легко и непринужденно Софи воспринимала его общество, только усугубляло ситуацию. Он должен дать ей понять, что ее дружелюбная открытость может быть превратно истолкована мужчинами. Хотя в определенном смысле это была бы ложь. Та прямота и искренность, с которой она обращалась с ним, не имели ничего общего с заигрыванием. Макс знал, как вести себя с кокетками. Но он понятия не имел, что делать с Софи.

Переходя улицу, он ускорил шаг. Даже в ее имени таилась насмешка: в том, как ему нравилось произносить его про себя. Единственным разумным объяснением своей реакции он мог считать то, что его решение жениться и положить конец своему комфортному существованию перевернуло все его сознание. Очевидно, какая-то часть его существа отчаянно сопротивлялась судьбоносному шагу, который он намеревался совершить. Неуместная вспышка желания ясно показывала, что это просто реакция…

Если он, пусть на мгновение, решился отбросить все свои тщательно продуманные критерии идеальной жены, поддавшись желанию, которое иссякло бы всего за несколько дней, значит, перспектива отказаться от свободы помутила его разум больше, чем он думал. Даже если бы Софи увлеклась им – а она не выказывала никаких признаков этого, – она не удовлетворяла ни одному из требований, предъявляемых им к своей будущей жене. Сгоряча он совершил бы ту же ошибку, что и с Сереной. Ошибку, за которую расплачивался до сих пор.

Это жалкое повторение юношеского чувственного возбуждения, вызванного одним лишь присутствием женщины, наверняка исчезло бы раньше, чем он привел бы ее к алтарю. И что тогда? Он оказался бы связанным с женщиной, которую не понимал и не мог контролировать, которая относилась к нему как к своим многочисленным кузенам. Судя по тому, что он знал, дома у нее даже мог быть ухажер. Какой-нибудь румяный сын сквайра…

Войдя в дом, Макс направился прямиком в кабинет. Мысль о ее возможном ухажере вызвала вспышку жгучей ревности. Боже, до чего он докатился! Утратил всякое чувство меры. Через несколько дней эта женщина отправится назад, в свое девонширское захолустье, и он поймет, что это всего лишь мгновенное помрачение сознания. Значит, сейчас ему нужно просто не попадаться у нее на пути.

Софи наклонила мольберт, чтобы поймать свет, посмотреть, чего ей удалось добиться, и приготовиться к приходу Хетти, но еще не успела достать краски. Она очень удивилась, когда Ламбет сообщил ей об очередном визите барона Уивенхо, который, по словам дворецкого, принес ее тетушке обещанную накануне вечером книгу. Софи не помнила, чтобы он давал такое обещание, и надеялась, что на этот раз они обойдутся без нее. Она не призналась в этом Максу… – герцогу Харкоту, мысленно поправила она себя, – но вчера во время визита барона Уивенхо она чувствовала себя неловко. И дело не только в его насмешках, но в пристальных оценивающих взглядах его красивых глаз, которые он то и дело бросал на нее. А главное в том, что он рассказывал про Макса.