забрали их родители. Все были охвачены паникой. Враг приближался. Но монашки были настолько уверены, что немцы никогда не войдут в Париж, что ничего не предусмотрели на этот случай. Твердили, что каждый должен оставаться на своем посту, определенном ему богом. Не знаю, действительно ли кто-то слышал орудийную канонаду на подступах к Парижу или об этом просто много говорили, но в конце концов я поверила, будто и сама слышала ее. Однажды над городом появилось темное облако, которое закрыло все небо, — это было похоже на солнечное затмение. Разнесся слух, будто немцы применили против нас смертоносные газы — одно из своих дьявольских изобретений. Только тогда у монашек открылись глаза. Они узрели в этом знамение божье. И в то июньское утро решились наконец уйти из города. И забрали меня с собой. Ни чемоданов, ни мешков мы не захватили. Отправились пешком. Не взяли с собой буквально ничего. Лишь то, что было на нас надето. Я же думала в те дни только о предстоящих экзаменах по филологии. Четыре монашки в белых чепцах, с крупными коричневыми четками на поясе, с серебряными крестами на груди шагали вперед. Я была пятой. Мы шли по городу, опустевшему, утратившему свои краски. Из Латинского квартала мы направились к Орлеанским воротам. Как раз в то время — об этом я узнала потом — основные соединения немецких войск вступали в Париж. Все магазины были закрыты, ставни на окнах заперты. Париж был безлюден. Я еще не отдавала себе отчета в том, что происходит. Несмотря на то, что немецкие самолеты уже летали над городом.

За Орлеанскими воротами во всю ширину шоссе растянулся поток беженцев. Все двигались в одном направлении. Автобусы и машины, повозки, тележки, велосипеды, детские коляски, стада коров и овец, домашняя птица в клетках, певчие птицы и кошки. Перетянутые ремнями чемоданы и тюки. Люди кричали, ссорились, машины пытались обогнать повозки и пешеходов, которые не пропускали их, а впереди, насколько хватал глаз, все шел и шел народ. Великое переселение народов, о котором я читала когда-то в учебнике истории… Шли семьями, иногда целых три поколения. Однажды я видела, как молодая девушка везла в тачке старушку. Они шли с Соммы… Калеки, больные и женщины на сносях останавливались на обочине, не в силах сделать больше ни шагу. Звучала разноязыкая речь, но, мне кажется, даже и тогда я все еще не вполне понимала, что происходит… Я находила довольно забавной эту толпу, всех этих людей, словно вышедших на прогулку в ясный, солнечный день. Куда все они шли?.. В основном топтались на месте, почти не продвигаясь вперед. А монашки, куда вели они меня?.. В какое странное паломничество отправились мы, пятеро! Мне хотелось есть, мучила жажда. Неужели мы так и будем идти не останавливаясь? Да, да, конечно, это бедствие, национальная катастрофа, родина в опасности… И все же я больше горевала о тех вещах, что остались в моей комнате, о том, что пришлось бросить во время этого бегства, похожего на бегство от пожара. Я с сожалением вспоминала о своих книгах. И о шоколаде. Когда я попыталась взять с собой хоть что-нибудь, монашки стали кричать на меня: «Скорей… Надо уходить. Немцы на подступах к городу. Они уже здесь!» Вот мы и ушли с пустыми руками. У Орлеанских ворот я наконец спросила, куда мы идем. И одна из монашек ответила, что мы идем в Вильнёв. Но до Вильнёва мы так и не дошли…

В окружении четырех монашек я, должно быть, походила на приютскую воспитанницу, сироту. Худенькая девушка среди четырех дородных женщин в черных рясах. Толпа двигалась медленно, и у всех было достаточно времени, чтобы рассмотреть друг друга и даже переброситься несколькими словами. «Бедная Франция, — повторял без конца какой-то старик, — бедная Франция». Я хорошо понимала, что должны были думать обо мне люди, шедшие рядом с нами. На повозке, запряженной мулами, ехал молодой парень; взгромоздившись на мешки, матрацы, узлы с бельем и одеялами и спустив вниз ноги, он в упор разглядывал меня. Я видела, что, несмотря на трагическую обстановку, это не на шутку встревожило монашек. Они украдкой наблюдали за мной: как бы этому парню не пришла в голову мысль пригласить меня на повозку. Всякое ведь может случиться! Но я тогда была такой благоразумной (в том смысле, какой вкладывали в это слово монашки). Мы шли пешком, а повозка двигалась вровень с нами. Красноречивые взгляды парня не доставляли мне никакого удовольствия, они меня, скорее, смущали. Я, наверное, и в самом деле была похожа на сироту. И он, должно быть, тоже так считал. Подумать только, на родину обрушилась беда, а я заботилась только о том впечатлении, которое я могла произвести на деревенского парнишку моего возраста. Монашки бормотали молитвы. Им было жарко, они едва не валились с ног от усталости, но старались не подавать виду. Они молились. Наконец в толпе образовался небольшой проход, и нам удалось проскользнуть в него, обойдя повозку. К большому облегчению монашек, паренек остался позади. На самом же деле получилось еще хуже, так как теперь мы оказались позади какой-то дамы легкого поведения, восседавшей за рулем своей открытой машины. Она грубо бранилась. На переднем сиденье рядом с ней сидела собака-боксер. То, что это была проститутка, я поняла только теперь, тогда же я и понятия не имела о подобных особах, даже не подозревала об их существовании. Самая молодая из монашек сказала мне: «Не слушай ее и молись, это скверная женщина…» На заднем сиденье открытой машины были свалены вещи: чемоданы, патефон, меха, шляпы. Монашки вначале не видели, кто сидит за рулем, пока мы не оказались прямо перед машиной. Женщина была сильно накрашена. Зажав в зубах длинный золоченый мундштук, она медленно вела машину в толпе и вопила во весь голос, что мир сошел с ума, что все кончено, все погибло, и какого черта тут понадобилось этим… И куда все они прут… Да и к чему бежать, когда немцы уже повсюду… «И будут повсюду, говорю я вам!.. Вот увидите!..» Я находила это зрелище весьма забавным и старалась не пропустить ни единой детали. Не знаю уж, как это им удалось, но монашки замедлили шаг и пропустили вперед и машину, и повозку, и мы оказались позади пары старых крестьян, которые тащили вдвоем тяжелый чемодан. Однако вскоре им пришлось остановиться, так как у них не было сил идти дальше. «Нет, так не дойдешь…» И оба уселись прямо на