— Мы — я, ты — не являемся сраным обществом, мы — личности. Я. Я — личность. Общество — это только слово, что обозначает много таких, как я или ты. И не общество должно быть счастливым, а мы все, каждый отдельно по-своему. Но даже, хрен с тобой, возьмем это «благо человечества». Что это вообще такое? Какой параметр является самым важным? Здоровье, богатство, успех, долголетие, равенство, справедливость, индивидуализм? Всего сразу не реализуем, обосремся. От чего-то надо отказаться, поскольку эти ценности прекрасны и одновременно противоречат друг другу. Даже если благодаря g.A.I.a. этот мир достигнет одной из версий совершенства, то только часть общества будет счастливой. Другие стремятся к другим совершенствам. Ведь жизнь складывается из маленьких радостей и неприятностей, из неудач и ошибок. Из риска. Хочешь, чтобы это все исчезло во имя какого-то абстрактного «блага человечества»?

— Люди умирали из-за разницы в пропорции между этими параметрами. Ты считаешь, что общество существует исключительно для блага личности?

— Я считаю, что одно не может существовать без другого. Если мы обезличимся, это подорвет смысл существования общества. Зачем принадлежать обществу, если оно враждебно по отношению к личности? К тому же где ты в этом сценарии видишь справедливость?

— Ты говоришь так, как будто жил с иллюзией закона, гарантирующего справедливость, — профессор развел руками. — Это бред сивой кобылы для темных людей. Либо равенство, либо справедливость, либо свобода. Основной функцией закона было и остается поддержание порядка. Знаешь, как превратить человека с моральными принципами в извращенца? Не нужно менять самого человека, просто измени сами принципы. Не сосчитать, сколько раз за историю человечества герои постфактум становились преступниками.

— Гиперпревентивность отменяет моральные принципы.

— Нет, мой дорогой, она устанавливает новые критерии оценки нашего поведения. Много лет назад, до Перемен, было громкое дело одного лунатика… не помню, как его звали. Он ходил во сне и цеплялся к людям, кого-то даже избил. Он обыгрывал сцены из своих снов. Он понес наказание за действия, совершенные во сне, которых даже не помнил. Ты назвал бы это справедливостью? Или другой случай: мужчина в результате сильного избиения получил травму головы. У него начали проявляться приступы агрессии. Три раза он избил жену, кидался на полицейских. Пошел за это в тюрьму, но разве это справедливо? Перед избиением он таким не был. Разве за его поступки не должен ответить виновник его состояния?

— Конечно, должен, — неохотно согласился Талинский. — Но нет закона, который смог бы описать подобные хитросплетения.

— Хорошо, идем дальше. Ты знаешь, что при пересадке костного мозга реципиент получает многие качества донора: кулинарные предпочтения, темперамент, иногда даже цвет глаз. Что будет, если ему пересадят костный мозг серийного убийцы? Кто будет виноват в превращении спокойного человека в чудовище?

— Успокойся, ты превращаешь нашу дискуссию в абсурд.

— Нет, только показываю уровень сложности дела, которое должно регулироваться законом. Помни, что закон одинаков для всех. Тут, так или иначе, нет места справедливости. Никто не сможет оценить, за что отвечает наша воля, а что является результатом, например, детской травмы. Ребенка, которого регулярно избивает мать-наркоманка, мы называем жертвой. Но через двадцать лет эта жертва убьет кого-нибудь в приступе злости, и мы назовем его преступником. А убил он только потому, что в детстве над ним издевались. Это доказывает причинно-следственные связи.

— Тут в игру входят скорее корреляционные факторы. Ребенок унаследует от матери склонность к пристрастиям, даже если она не наркоманка.

— Я уверен, что g.A.I.a. анализирует каждый случай, опираясь на недоступные нам параметры и неведомые нам алгоритмы. Используя показатели ПО, она устраняет из нашего коллективного сознания моральную дилемму о том, кто виноват. Скоро виновных не будет вообще, потому что исчезнут те, кто, вероятно, мог бы им стать независимо от причин. При совершенном надзоре над всеми гражданами мать-наркоманка не издевалась бы над ребенком. Она бы даже не стала наркоманкой. Разве ты не видишь красоту этой идеи?

— Это утопия! Ты настолько глуп, что веришь в ее применение в рамках реальности? Никто не может проверить законность целого процесса. Я говорю даже не о злой воле, а об ошибочном анализе вероятности Потенциальной Опасности. Если Элиминация заберет невиновного, мы об этом даже не узнаем.

— Я же про это и говорю, ты меня вообще слушал? — Россмуда отложил трубку, чтобы свободно жестикулировать. — Виновный или невиновный — это понятия, которые должны уйти в небытие. Ведь это можно установить только после факта совершения преступления.

— Оптимизация до бесконечности каждого из процессов приводит к абсурдности. Если я встречаюсь с приятелем в кабаке, чтобы обсудить детали совместной рыбалки на берегу реки в районе Прага, то трачу много времени и денег. Кажется логичным, что оптимизация должна сократить время обмена информацией и снизить затраты. Мы могли бы это уладить с помощью коммуникаторов, не выходя из дома. Вместо того чтобы покупать супер-удочки, о которых мы мечтаем, лучше купить их дешевый аналог, поскольку мы не часто будем ездить на рыбалку. А еще лучше удочки одолжить и не ехать в район Прага на заросший осокой берег, а только на Повисле, где на бетонном берегу удобней рыбачить. И вот в один прекрасный день этот процесс оптимизации приведет к тому, что вместо рыбалки мы купим сраное замороженное филе минтая.

— Это было бы разумно.

Талинский покачал головой.

— Если все должно подвергаться максимальной оптимизации, то зачем нужны люди с сознанием? Лучше превратить нас в машины. Нет, что я говорю! Лучше ликвидировать человечество, поскольку, с твоей точки зрения, мы не занимается ничем, кроме энтропии Вселенной!

— Признаю, что рыбалка на Висле абсолютно нерациональна.

— Ты, наверное, хотел бы жить в каком-то утопическом социализме, в обществе роботов! В истории с приятелем суть не в этой чертовой рыбе, которой в Висле даже нет, а только в поводе, чтобы выпить с другом пиво.

В нескольких сотнях метров на запад от парка Мочидло Воля заканчивалась Барьером, за которым тянулась только чернота космоса и звезды. Одоляны и Елонки[7] не пережили Перемен. Сейчас, ночью, Харпад не ощущал здесь такой подавленности, но днем старался избегать приграничных районов. Ниже пятидесяти метров от Барьера иллюзия солнечного неба начинала исчезать. Поверхность, видимая под острым углом, не отражала синь. Размытая черная дыра на полнеба почти у каждого вызывала беспокойство. Было светло как днем, а в то же время рядом, на расстоянии вытянутой руки, звезды сияли в абсолютной черноте космоса. Человек чувствует себя так, словно стоит на краю мира, и, более того, это соответствует действительности. Здесь цены на квартиры и офисы были самыми низкими, а уровень самоубийств — самым высоким. Харпад платил за маленькую клетушку, расположенную недалеко от старых районов, ближе к центру, чтобы каждый день не напоминать себе, чем после Перемен стала Варшава.