Они вместе покинули библиотеку. Никифоров уже ждал Костю водворе. Следователь сообщил, что лошади готовы и они могут ехать. Косте уезжатьочень не хотелось, напротив, он бы задержался здесь и допросил монахов, ноНикифоров упрямо твердил: «Не нашего ума дело», и уже через десять минут ониотправились в дорогу. Кинжал был завернут в кусок ткани и лежал теперь вКостином портфеле.

День выдался солнечный, дорога успела подсохнуть, и обратныйпуть не показался таким мучительным. Всю дорогу Костя развивал передНикифоровым свои идеи касательно убийств. О своей находке — о том, что из книгивырезаны какие-то страницы, он, конечно, тоже рассказал. Но Никифоров точно водыв рот набрал. А если и отвечал что, так только надоевшее уже Косте «начальствувиднее» и «не нашего ума дело», все время зевал, а потом и вовсе уснул, нервновздрагивая на дорожных ухабах, и временами даже похрапывал.

Костя же ни о чем, кроме кинжала, убийств и таинственного«Наказа», думать не мог. Андрей казался ему очень подозрительным, и молодойюрист, не церемонясь, записал его в главные злодеи. Вот только предполагаемоеслужение дьяволу в святой обители все же представлялось сомнительным. Но если сиесомнительно, то как еще можно объяснить убийства? Интуитивно Костя догадывался,что разгадка как-то связана с кинжалом. Но как? И вообще, что за странноеоружие? Он вспомнил слова псалма. Если верить Андрею (впрочем, верить емумолодой человек был не склонен), речь в нем шла о том, чтобы противостоятьдьяволу, а никак не о служении ему. Что же такое желают скрыть монахи во главес Андреем, решившись на крайние меры — убийство, что для верующего человекасмертный грех? Значит, предполагаемая цель должна быть важнее, чем спасениесобственной души?

В город они вернулись ближе к вечеру. Никифоров сказал, чтодоложит начальству о результатах поездки, а Костя, простившись с ним,отправился на Гончарную, где жил известный в городе чудак Порфирий Иванович Алмазов,преподаватель истории и местный краевед.

Известность ему принесли затеянные им несколько лет назадраскопки древнего кургана в двух верстах от города. От них ожидали немалыхчудес, поговаривали о захоронении какого-то степного царя и даже шептались онесметных сокровищах, вроде тех, что удалось раскопать Шлиману в пресловутойТрое. Губернские газеты со дня на день обещали сенсацию, и даже в столичнойпрессе было упоминание о «грядущей разгадке» древних тайн, но, в отличие отШлимана, преподавателю гимназии не повезло, находки были, но публику они невпечатляли: черепки да наконечники стрел, хотя Алмазов и утверждал, что с точкизрения истории они не менее ценны. После этого казуса Алмазов стал в городефигурой комической, потешались над ним и стар и млад, хотя он того и незаслуживал, будучи человеком образованным и даже по-своему талантливым.

Еще одной бедой его была неказистая внешность, которая, какнельзя кстати, подходила горе-археологу. Высокий, худой до жути, он болеенапоминал скелет, что хранился в шкафу гимназии. К тому же учитель носил очки,которые вечно соскальзывали с его крохотного острого носика. Малость этогооргана на его лице с лихвой компенсировали уши, торчавшие наподобие самоварныхручек, причем одно было расположено значительно выше другого. Пытаясь ихприкрыть. Алмазов носил длинные волосы, которые жидкими прядями падали наплечи. Гимназисты прозвали учителя «огородным пугалом», хотя и любили занезлобивость и интересные истории, без которых не проходил ни один урок.

Костя свел с ним знакомство несколько недель назад ибезмерно уважал за знания, которыми сам похвастать не мог. Сейчас, отправляяськ историку, он очень надеялся, что Алмазов сможет рассказать ему нечто,проливающее свет на происхождение кинжала, если вещь эта действительноисторическая.

Алмазов его встретил с большим радушием. Жил он состарушкой-матерью, и та напоила Костю чаем. Наконец он приступил к объяснениюцели своего визита. Рассказать об убийствах в монастыре он долго не решался, нопотом рукой махнул: все равно вскоре вся округа о них узнает. В провинции, какон уже понял, никакой секрет не может быть секретом более двух дней.

После довольно долгой прелюдии Костя показал Алмазовукинжал. Тот чрезвычайно возбудился, взяв его в руки, вертел и так и эдак,разглядывал сквозь увеличительное стекло, после чего вынес вердикт: вещьстаринной работы, по каким-то одному ему ведомым деталям определил — никак непозднее шестнадцатого века, шумно и много твердил о необыкновенной находке,строил предположения, как кинжал мог оказаться у монахов. Но по существувопроса: «Что ж это за кинжал такой?» — ответить не мог. Ничего подобного ранееему встречать не приходилось. Странностью показалось ему имя и символевангелиста на рукоятке, хотя посеребренное оружие с надписями, конечно, нередкость. Костя уже вконец отчаялся, и тут Алмазов, замерев посреди комнаты (доэтого момента он бегал по кругу, размахивая в волнении руками), ткнул пальцем впотолок и с помутневшим взором изрек:

— Постойте… — Костя вздохнул, а Алмазов бросился ккнижному шкафу, откуда начал лихорадочно извлекать какие-то бумаги. —Вашему кинжалу место не в монастыре, а в краеведческом музее, —провозгласил он.

Краеведческий музей открыли в городе еще в 1903 году, и былон гордостью горожан, потому что экспонаты там хранились действительноуникальные. Но сейчас музей Костю вовсе не занимал, он с нетерпением ждал,когда Алмазов отыщет что-то в ворохе бумаг.

— Вот! — наконец обрадованно воскликнул ПорфирийИванович и протянул гостю лист бумаги, исписанный неровным почерком, который,по мнению Кости, понять было невозможно.

— Позвольте, я сам, — смутился Алмазов. — Этовыдержка из одной монастырской летописи, которую я обнаружил несколько летназад. Прелюбопытнейший факт! — прокомментировал он и наконец стал читать.

В отрывке сообщалось, что в ноябре 1583 года настоятельТроицкого монастыря вызвал к себе оружейника Кузьму, что проживал в посаденынешнего губернского города. (Троицкий монастырь, кстати, тот самый, куда, пословам Сергия, в последнее время зачастил Андрей, отметил для себя Костя.) Таквот, Кузьма прибыл и по приказу настоятеля изготовил в монастырской кузне семькинжалов, причем в отрывке было сказано, что из серебра, но автор, скореевсего, имел в виду какой-то сплав. Перед тем как приступить к работе, Кузьманеделю постился и молился вместе с настоятелем.