* * *

Выяснить, что случилось с Виктором, по телефону не удалось. Фёдор Егорович только хмыкнул и, сообщив, что на месте всё увижу, прекратил разговор. Решил ехать немедленно, выяснить всё на месте. Добирался целый день. Склюиха опять сменила русло, вышла из берегов, и дорога потерялась совсем. На белорусском пневматике проехал бы, однако меня никто не встретил. Пришлось возвращаться в город, ехать в Шатохино и оттуда паромом до пристани, а дальше десять километров чапать по заливным лугам среди полчищ комаров и прочего гнуса. Со стороны реки гора производила ещё более мощное впечатление. Как будто некий великан бросил посреди светлой зелени заливных лугов и на фоне светлых берёзовых и сосновых лесов мрачный черный конус, от которого в разные стороны протянулись тёмные отроги. Черневая тайга в самом чистом незамутнённом виде. Вообще, пихта у нас на Алтае обычно сильно разбавлена осиной, берёзой, елью, а здесь пихта сибирская стояла сплошной стеной. Не было никаких вкраплений других деревьев. Одни мрачные, чёрные пихты. Редкое явление. Как за завтраком у председателя просветил его зам по науке, Петро, ещё такой пихтач есть в Салаирской тайге, в Кемеровской области. Там, оказывается, он считается памятником природы и находится под охраной государства. Вот уж не знал, что у нас, в Алтайском крае, тоже есть реликтовые деревья, хотя что-то слышал о древней липовой роще в Заринском районе, сохранившейся ещё со времён нижнего плейстоцена. Говорят, там липы такие огромные, что пять здоровых мужиков не обхватят, взявшись за руки. До начала ледникового периода таких лесов было много, но и сейчас можно встретить такие вот уникальные островки древнего растительного мира. А липовую рощу стоит посмотреть, надо бы как-нибудь собраться и съездить, тем более что почти под носом находится.

Я уже подходил к высокому берегу Поломошной протоки, когда на дорогу выскочил уазик. Петро, заметив беспокойство на лице, покрутил пальцем у виска и вздохнул:

– Совсем твой напарник с катушек съехал.

Но больше ничего рассказывать не стал, и его обычная словоохотливость пропала – всю дорогу ехали молча.

– Да что у вас произошло? – Я уже не находил места. – Что с Виктором? Жив хоть?

– Жив, – коротко ответил Петро и тут же, вздохнув, добавил: – Но лучше б умер.

Подъехав к участковой больнице, кинулся к крыльцу, но Петро остановил:

– Он в инфекционном боксе. Там безопасно и охрана… – Я взглянул на него вопросительно, и Петро тут же поправился:

– …то есть не охрана, дежурят.

На крылечке, закинув ногу на ногу, сидел Исмаилыч. Если не знать, что он кавказец, взглянув на этого сына гор, никогда не догадаешься об его национальной принадлежности. Рыжеватые волосы, начинающие редеть, сквозь лёгкие волны которых просвечивала кожа головы. Услышав наши шаги, он поднял на нас серо-голубые глаза и, будто принюхиваясь, сморщился. Крылья горбатого носа вздрогнули, губы, до этого сжатые в ниточку, расплылись в улыбке. Но я отметил для себя, что сейчас вертлявый зам по хозяйственным вопросам очень напряжён и даже, мне показалось, напуган. Он отложил в сторону газету, завёл руки за спину и, потерев поясницу, потянулся. Встал нам навстречу, протянул руку для приветствия. Пожимая ладонь абхаза, я заметил, что кожа на ладонях шершавая, руки в ожогах. И… нет фаланги указательного пальца на правой руке. Напрягся, но тут же мысленно обругал себя: дожил, накручиваю что попало! Мало ли что во сне может присниться? Ну да, сон в руку оказался, но ведь только как знак, как сигнал о неблагополучии…

– Сталеваром, что ли, работал? Руки все в шрамах? – спросил я у него, впрочем, только для того, чтобы что-то сказать. И замер… Поймал себя на том, что всячески оттягиваю встречу с Виктором.

– Вах, зачем стал вариль? Плов вариль, шурпа вариль, борш тоже мал-мала вариль, стал не вариль, – серьёзно ответил Исмаилыч и кивнул головой в сторону больничной палаты. – Сейчас он вроде мал-мала спокойный, маленька поговорить можна.

Распахнул дверь бокса и замер: Виктор сидел на табуретке, с отсутствующим видом уставившись в стену. Я ужаснулся – за три дня здоровенный парень, спортсмен, непрошибаемый оптимист превратился в законченного неврастеника: втянутая в плечи голова то и дело дёргалась к левому плечу. И руки… Руки точно такие, как во сне – ногти обломаны, один содран, в лунках запеклась кровь. Меня сразу узнал.

– Приехал… Яшка, приехал, – с придыханием прошептал он, оборачиваясь ко мне и протягивая руку для приветствия. Рукав задрался, и я онемел, увидев синие кровоподтёки, браслетами охватывающие запястья. Посмотрел на Петро – тот тоже заметил синяки, а скорее всего, видел их раньше, но он ничего не сказал, а только нахмурился и пожал плечами. А Виктор продолжал бормотать:

– Теперь они меня отпустят… Только на гору не ходи. И в лес тоже не ходи… Заберут…

– Вить, кто отпустит? Куда заберут?

Но напарник снова уставился в стену, будто не слышал моего вопроса.

– Что с ним произошло?

Мне ответил Исмаилыч, заглянувший внутрь бокса.

– А, да приходили к нему. С горы.

– Кто приходил? Из института, что ли?

– Какой институт-шминститут, да? – Роберт Исмаилович всплеснул руками, зацокал языком, выражая удивление моей непрошибаемой тупостью, но я отметил некоторую неестественность в его жестах. Взгляд сына гор оставался напряжённым, а слова коверкались нарочно, с особой тщательностью, что было очень заметно. «Что же у них тут произошло?» – думал я, глядя на Исмаилыча. А он продолжал рассказывать:

– Духи приходили. Или оборотни. Ревель гора опять, сейчас постоянно реветь гора стал. Слушай, давай я сам его в город маленько повезу, а? Совсем немножко страшно, домой буду уезжать. В Абхазию. Не могу больше, как реветь гора начинает, так умирать немножко хочется. Так жить зачем? Домой немножко надо ехать.

На том и порешили. Я посадил Виктора в «хаммер», Исмаилыч помахал мне рукой с водительского места. И Витьку, стоило ему оказаться на заднем сиденье внедорожника, будто подменили. Он приободрился, на лице появилась виноватая улыбка:

– Яшка, ты извини, я тут приболел маленько, грипп, наверное. Температура была страшная – ничего не помню.

Мы с Петро провожали их до парома. Исмаилыч, оказывается, уже приготовил вещи – заехали за ними по пути. Чемодан абхаз закинул в объёмистый багажник внедорожника и, вскочив в кабину, уверенно повёл машину. Наш уазик захлебнулся пылью.

– Яш, ты окно закрой, – попросил зам директора по науке.

Успели как раз к отправлению парома. Серебристый «хаммер» выделялся среди газиков ярким пятном. Исмаилыч поставил его с самого края, чтобы в Шатохино выскочить первым. Он долго возился с креплениями, бегал вокруг автомобиля, потом выпрямился, счастливо улыбнулся и, помахав мне рукой, крикнул что-то. Я не расслышал – прощально загудев, паром пошёл вниз по течению.

– Сейчас повернут как раз к шатохинской протоке, – сказал Петро, провожая уплывающих взглядом. Заметив, что он волнуется, спросил: