— Но я предлагал объединить усилия.

— Вы на том собрании столько всего наговорили. Поймите, я не мог оставить вас в нашем институте. Вы не можете быть даже лаборантом — у вас, оказывается, нет диплома мединститута! Как вы вообще проникли в наш институт? Как вам могли доверить тело товарища Венина? Вы же никакой не профессор, если бы не я, то вас бы уже расстреляли.

— И вас тоже, я про вас тоже кое-что знаю, о вашем якобы пролетарском происхождении.

— Вот только не надо начинать. Вы же простой электрик, а у нас Институт переливания крови!

— Во-первых, я не просто электрик, а инженер!

— Ну и что! Сути это не меняет, Вас итак уволили по-тихому, а могли и статью предъявить. Что вы еще от меня хотите?

— Отдайте мои тетради, они в папке с чертежами. В лаборатории лежали.

— Не знаю ни про какую папку.

— Зачем вам мои материалы, раз вы все равно не верите в мои идеи, формулы?

— Очень мне нужны ваши антинаучные формулы — сплошная мистика!

— Но я же предложил оживить товарища Венина. Вы же коммунист, разве вам это не интересно?

— Да, я коммунист, и я материалист, а то, что вы предлагали на последнем собрании это лженаука!

— Не уподобляйтесь инквизиции, которая сожгла Джордано Бруно! Надо принимать все гипотезы и тогда…

— Вы будете меня учить науке? На собрании никто не согласился с вашими бредовыми идеями, а это сплошь академики.

— Ретрограды! Но я не хочу ни с кем ссориться, это вы напали на меня как на врага народа, а я ведь для всего человечества, для нашего отечества старался. Мы же ученые.

— Да какой из вас ученый! Биополя! Придумают тоже… Некогда мне с вами разговаривать, меня ждет семья, дети. Скоро новый год.

— А вот меня никто не ждет, жена и дочь умерли.

— Сочувствую вашему горю, но ничем не могу помочь.

— Можете.

— Опять вы за свое, наука здесь бессильна. Я не знаю, откуда вы взяли криогенную камеру. Хотите воскресить своих близких? Даже если это и так — это не дает вам права использовать тело Венина как ширму для своих махинаций. Я не позволю использовать государственные средства в личных целях!

— Представьте, что ваши родные завтра умрут, а у вас была возможность их спасти. Разве вы не искали бы любой способ их воскресить? А ведь у вас в руках вся мощь светской науки!

— Увы, в данный момент наука бессильна и оживлять мертвых не умеет. Даже из криогенных камер. Смиритесь.

— Так ведь никто всерьез этой темой не занимался. Вот если бы наш институт пригласил, хотя бы для консультаций, тубетского гуру…

— Во-первых, Институт переливания крови — не Ваш институт. Вас уволили. Забыли? Скажите спасибо — не завели уголовное дело за подлог документов! Может Вы никакой не профессор, а немецкий шпион! Сын кулака! Скажите спасибо, что я не подвел Вас под расстрел!

— Раз так, то сдайте меня чекистам! Я там расскажу, что ваше пролетарское прошлое — это чистая липа! Фамилия дворянская…

— Тише! — зашипел академик Нехтерин и покосился на молодого человека в кожанке, тот явно подслушивал их разговор, — Раз Вам так хочется, создавайте свой институт и проводите там свои антинаучные эксперименты, приглашайте шаманов, заклинателей змей. А меня оставьте в покое раз и навсегда. Если вы продолжите меня шантажировать, я найду способ упрятать вас в психиатрическую. Вашему бреду все равно никто не поверит! Вы меня поняли? Всего хорошего!

Грузный академик резво вскочил и поспешно удалился.

Культурный досуг

Рождественские елки в те времена не поощрялись, а праздновать новый год еще не догадались. Деда Мороза еще не придумали, и 1 января 1935 года трудовой народ должен был выйти на работу — обычный вторник. И хотя вот уже пять лет Рождество под запретом, в некоторых семьях по старой памяти отмечают праздник. Украшают нелегально привезенные из подмосковных лесов елки старыми дореволюционными игрушками, дарят детям подарки и даже выпивают в полночь шампанского.

В передовом светском кафе вместо елки — красные знамена и портрет товарища Скалина. Вместо шампанского посетители больше налегали на пиво, впрочем, кое-кто пил и шампанское, ибо вино никто не запрещал.

В Главной столовой № 1 парка культуры в должности администратора зала Глафира вела себя гораздо осторожней — публика здесь собиралась не простая, бывали даже заместители наркомов и разные партийные боссы. Воры и бандиты сходок тут не устраивали, ну если только захаживали пофорсить мелкие жулики. По любому поводу Никровляеву не звонила — боялась тронуть какую-нибудь большую шишку. Однако все свои наблюдения откладывала в голове, кое-что записывала в дневник. Её целью стали в основном интеллектуалы: театралы, художники, врачи… Писатели в массе своей уже текли в русле решений партии и следили за словами, а вот художники и музыканты спьяну чего только не болтали. Так что у Глафиры всегда был готов отчет: кто неблагонадежен, кто совсем зарвался, а кого уже пора арестовывать за антисветскую деятельность. Правда, интеллектуалы болтали в основном глупости. Никровляеву нужны были настоящие ученые, но откуда им взяться, зачем платить за водку в ресторане — ученые пьют ректификат в своих лабораториях. Сами химичат себе коньяк, на то они и ученые.

Бывшего сотрудника Института переливания крови профессора Кознакова дома никто не ждал и свою хандру он скрашивал видом на хрустальный графин с коньяком пять звезд от Нархампищепрома, согласно меню. На вкус это пойло подозрительно напоминало трехзвездочное бренди из смеси самогона с сиропом и двух капель эссенции Elite на ведро, но Кознаков пребывал уже в таком блаженном состоянии, когда не хочется возмущаться подобными тонкостями общепита.

Зрачки профессора имели привычку резко расширяться и сужаться в независимости от освещения, а от силы мысли, выражая его энергетическую силу. В этот вечер его взгляд потух — он никому не нужен, идти было некуда — его уволили и даже не пустили в здание института, в тот витиеватый терем с ярославскими мотивами — бывший особняк купца Игумнова. Рухнула последняя надежда договориться с начальством. Пришибленный неприятностями он допивал коньяк. Жизнь закончилась. Оставалось с грустью наблюдать за тем, как веселится молодежь.

Праздничную программу вел бодрый старичок конферансье Фима.

— Однако сейчас будет самое интересное, — заливался Фима, подмигивая своей Глафире, еще больше располневшей после пребывания в подвалах Лубянки, — Только сегодня у нас выступит знаменитый лектор из Петербурга, пардон из Венинграда, профессор Дранкин!

Кознаков, знавший всех профессоров Венинграда, да и многих европейских светил, встрепенулся с удивлением.