Когда мы вернулись на дачу — я задумчивая, ребенок усталый, а Маринка довольная, — здесь дым стоял коромыслом! Причем и в переносном, и в буквальном смыслах — жарили шашлыки. Мила не уехала, была печальной и, я бы сказала, жалкой. В самом деле, шеф приволок ее на дачу к чужим людям, которые относятся к ней с плохо скрываемой неприязнью, вещей у нее при себе нет. Элегантный светло-бежевый костюм, который годится только для города, давно в плачевном виде: запылился, измялся. Ей бы сейчас джинсы надеть, жаль, что у меня здесь только одни, а Маринкины ей не подойдут. Тем временем пикник набирал обороты, все шумели и суетились, и от этого шума казалось, что народу гораздо больше, но потом я увидела, что и в самом деле появились две какие-то, похоже, семейные пары. Позже выяснилось, что это соседи по даче. Я все раздумывала, чем бы мне подбодрить Милу, но тут ее разлюбезный шеф приметил, что его секретарша сидит в кресле, когда все суетятся, и велел ей пойти пособирать хвороста для костра на участке или за его пределами. Меня указание разозлило, ну надо же! Как будто мало здесь молодых мужиков, привык командовать ею на работе, вот и здесь продолжает.

И я конечно же встряла:

— А вот интересно, для такого грязного дела выдается спецодежда или потом сразу новый костюм покупается?

Алексей Степанович оглядел костюм своей несчастной секретарши, махнул рукой в знак отмены приказа и буркнул в мою сторону:

— Умная больно! Ты в брюках, вот взяла бы и заменила ее, — но буркнул не зло, а так, по инерции.

Мила, уже приготовившаяся к трудовым свершениям с улыбкой на лице, больше напоминающей болезненную гримасу, плюхнулась обратно в кресло, не скрывая своего облегчения. Поблагодарила она меня за мое заступничество уже обычной улыбкой, но все же вялой.

Я спросила ее:

— Ты чего такая кислая, есть, пить хочешь или болит что?

— А ты разве не пойдешь за хворостом? Алексей Степанович ведь тебе велел, — спросила она, уклоняясь от ответа.

— Даже и не собираюсь — кому он нужен, тот пусть и принесет, да и мужиков хватает. Ну так что с тобой?

Прежде чем ответить, Мила покрутила головой, проверяя, нет ли кого рядом. Можно было надеяться по этому жесту, что сейчас она откроет мне нечто эдакое, загадочное и волнующее. Напрасные надежды! Оказалось, что близятся ее критические дни, сильно болит живот, а у нее с собой нет ни анальгина, ни прокладок, ни даже запасных трусов. Шеф, забирая ее с собой прямо из офиса, сказал, что они едут всего на два-три часа. А я-то еще раздумывала, почему это я не люблю мужчин. Пусть скажет спасибо ее шеф, что я не обладаю никаким, хотя самым завалященьким даром каратэ, чтобы свернуть ему шею. Облегчив душу такими мыслями, я занялась перевоспитанием своей собеседницы.

— Неужели нельзя было сказать мне, Марине или Нине Федоровне?

— Живот стал сильно болеть только недавно, ни тебя, ни Марины не было, а обращаться к Нине Федоровне я не буду.

Я посмотрела на нее и поняла, что и в самом деле — умрет, но не будет. Что ж, какие бы грехи ни были у нее на совести, но сейчас ее стоило пожалеть. У меня с собой ничего не было, у Маринки, может, и есть, но она сейчас где-то в саду, но, кажется, я знаю, что делать. Я взяла Милу за руку и, невзирая на ее робкое сопротивление, повела на кухню. Мария Сергеевна, домработница, хлопотала как пчелка ввиду наплыва гостей, но, выслушав меня, как истинная женщина, прониклась моментом и сказала, что сейчас все поправит. Начало ее поправок несколько удивило меня: она поставила перед Милой чашку чаю, капнула туда немного ликера и положила ложку меда. Выставила блюдо с пирожками и, сказав: «Я сейчас!» — исчезла. Отсутствовала она минут пятнадцать, за это время Мила не только выпила чай, но и прикончила не менее четырех пирожков, а они были не маленькие. То ли на нее на нервной почве жор напал, то ли она за обедом не ела. Мария Сергеевна принесла не только прокладки, но и трусы и джинсы, все это она позаимствовала в комнате Маринки. Мила начала возражать, но добрая женщина ей объяснила, что прокладок навалом всяких и разных, трусиков тоже, эти новые еще, а брюки, наоборот, старые, Маринке давно малы, так что и говорить не о чем. В завершение она достала из шкафчика анальгин. Мила его пока принимать не стала, боль немного утихла, но взяла, вдруг потом понадобится. Неприятности были устранены, и мы пошли вливаться в число участников пикника. Мила боялась надолго исчезать с начальственных глаз, вдруг шеф начнет ее искать, а не найдя, разгневается, правда, она боялась, что, увидев на ней брюки дочери, он тоже может разозлиться, да и сама Маринка тоже. Я уверила ее, что никто не узнает на ней этих брюк, включая их бывшую хозяйку, а скорее всего, вообще никто не обратит внимания, во что она одета.

Сама я пошла искать Валерика, было начало десятого, ему пора было ложиться спать. Я подозревала, что в связи с наплывом гостей Нине Федоровне сейчас не до внука, а рассчитывать на благоразумие Маринки у меня не было причин. Все было почти так, как я и думала. На Милу никто не обратил внимания, Нина Федоровна летала мухой, выполняя пожелания гостей и мужа, вот только Маринка пожаловалась мне, когда я ее спросила о сыне, что уже дважды пыталась увести его спать. Один раз даже довела до дома, но он ускользнул и носится теперь по саду, возбужденный смехом, шумом, аппетитными запахами, а больше всего костром. Именно к костру я и отправилась и тут же отловила непослушного мальчишку. Схватив его на руки, я собралась нести его в дом, невзирая на брыкания и вопли, но тут на меня напустилась какая-то женщина, очевидно гостья с соседней дачи, она явно приняла меня за гувернантку:

— Вы что себе, милочка, думаете? Почти десять часов, а бедный ребенок еще не спит! Поменьше надо на кавалеров смотреть, а побольше заниматься своими непосредственными обязанностями. — Голос у женщины был громкий и визгливый, весь шум как-то сразу стих, и отчетливо было слышно ее каждое слово.

Нина Федоровна, которая расставляла в этот момент блюда, только что принесенные ею с кухни, покраснела от смущения и хотела пуститься в объяснения со вздорной бабой, но я не дала. Открыв свой изящный ротик, я громко, но без визга довела до сведения скандалистки, а заодно и всех присутствующих, что, покуда в саду стоит такой шум, ни один нормальный ребенок спать не сможет и что если они в состоянии понять это, то пусть найдут другое место для своих ночных оргий! Во время своего выступления я искала глазами Алексея Степановича, нашла и получилось так, что основной упрек адресовала ему. Мне показалось, что у него на лице мелькнула усмешка. Я повернулась и гордо зашагала с ребенком к дому, услышала, как хозяин командует брать бутылки и тарелки с едой, и поняла, что победа осталась за мной, пикник куда-то перемещается.

Я умыла ребенка, переодела, уложила под легкое одеяло, рассказала две сказки и спела одну песню. На все у меня ушло чуть больше получаса. Я удивилась своим сказочным и песенным талантам, и тут же полезли мысли о моем собственном ребенке, который, может быть, где-то ждет меня. Думать на эту тему я себе запретила еще несколько дней назад, поэтому постаралась переключиться. Внизу меня ждал Вадик, он сообщил мне, что все пошли на речку, а он остался, чтобы сопроводить меня, а то я еще потеряюсь в темноте. Я помедлила, поскольку не решалась оставить спящего ребенка одного, но тут вошла Нина Федоровна, неся в руках грязные тарелки. Она меня успокоила, сказав, что сама присмотрит за мальчиком.