— Спасибо, что разрешила Бэй сегодня переночевать у тебя, — сказала Сидни, на ходу беря Клер под руку.

Она сегодня выглядела просто ослепительно в расшитом бусинами темно-синем платье: точно такой наряд какая-нибудь миниатюрная холеная домохозяйка шестидесятых годов могла бы надеть на коктейльную вечеринку. Волосы она уложила во французский узел, а газовый голубой шарф соскользнул у нее с плеча и колыхался в воздухе за спиной. Волосы Клер были подстрижены под аккуратный боб, а платье на ней было красное в цветочек — она одолжила его у Сидни, но на ее высокой фигуре оно выглядело самую чуточку коротковатым и чересчур обтягивающим. Клер давно смирилась с тем, что ей не досталось хрупкости и голубых глаз, которые отличали большинство женщин Уэверли. Сама она была высокая, темноглазая и с пышными формами, унаследованными, видимо, по линии отца, которого никогда не знала.

— Ты же знаешь, меня это нисколько не обременяет. Это я должна сказать ей спасибо за то, что согласилась присмотреть за Марией, — отозвалась Клер.

Эта возможность вырваться куда-то, выпить и расслабиться была ей совершенно необходима. И все же мысли Клер постоянно возвращались к делам, которые ждали ее дома, к тем побочным обязанностям, которые не имели никакого отношения к собственно изготовлению леденцов: деловым письмам, которые необходимо было отослать, этикеткам, которые нужно было распечатать, коробкам, которые следовало разложить, заказам, которые требовалось отследить.

— Мне просто не терпится оказаться дома только вдвоем с Генри, — ухмыльнулась Сидни.

Клер оглянулась через плечо на их мужей, идущих следом. Интересно, Генри был в курсе того, что задумала Сидни? Скорее всего, нет. Ее сестра в последнее время стала очень скрытной.

— Может, сегодня у нас наконец-то получится…

Сидни умолкла, не договорив. Клер поняла, что она имела в виду. Оно накатывало и отступало циклами, но никогда не отпускало полностью — желание Сидни иметь еще детей. Не сразу, лет, наверное, через пять жизни в Бэскоме, замужем за Генри, в любви и благополучии, Сидни наконец смогла поверить, осознать, что она вернулась насовсем. А с этим осознанием пришло и желание сделать эту жизнь еще более стабильной, более укорененной, еще прочнее закрепиться здесь. Как будто ей вдруг стало страшно, что она снова сможет сорваться с места и никогда больше не вернуться — по примеру их матери.

— Очень даже может быть, — согласилась Клер. — Кстати, мне ужасно нравятся твои рыжие волосы.

— Спасибо. Они сами. Я ничего не делаю, а в них становится все больше и больше рыжины.

— Ты должна рассказать Генри, что ты затеяла, — вполголоса произнесла Клер. — Он все равно рано или поздно поймет, к чему были твои рыжие волосы и все эти ваши ночи наедине. И расстроится, что ты не пришла с этим к нему.

Склонность к таинственности была у женщин Уэверли в крови. Мужчины, которых они выбирали, никогда не могли рассчитывать на их полную откровенность. Тайлер, муж Клер, относился к этому с безграничным терпением, помноженным на добродушное отрицание всего, что не укладывалось в рамки обыденности. С Генри же дело обстояло совершенно иначе. Во-первых, он родился в Бэскоме. А во-вторых, он был Хопкинсом. Все мужчины Хопкинсы появлялись на свет со старыми душами. Служить для других опорой было у него в крови.

— Знаю. Я обязательно расскажу, — прошептала Сидни в ответ. Когда они дошли до парковки, она переменила тему и спросила: — Ты же не позволишь ей завтра работать, правда? В ее возрасте по субботам нужно развлекаться.

— Не волнуйся. Я выгоню ее из кухни, — заверила сестру Клер, хотя никогда не понимала, почему Сидни против того, чтобы Бэй проводила время в доме Уэверли.

Однако спорить с сестрой ей в голову не приходило. Материнство — нелегкая ноша и без желающих осудить, не зная всей подоплеки. К тому же и в материнстве сестры были настолько же разными, насколько и в жизни. Их собственная мать бросила дочерей, появившихся на свет от неизвестных отцов, здесь — на попечение страдающей агорафобией бабки Мэри. И обе они — и Клер, и Сидни — методом проб и ошибок учились жить со своими детьми, не имея никаких собственных знаний о том, как это делается. Сам факт того, что Сидни хотела пройти через это еще раз, делал ее в глазах Клер такой отважной!

— И из сада тоже, — добавила Сидни.

— И из сада тоже.

Сидни покачала головой:

— Готова поспорить на миллион долларов, она сейчас там, у этой яблони.

— И ты бы выиграла этот спор.

— Она ведь справляется, правда? — спросила Сидни.

— Мне кажется, отлично справляется. Бэй понимает себя. И принимает. Ее не волнует, что о ней думают другие.

— Но я хочу, чтобы ей было хорошо в школе.

— Ты хочешь, чтобы она была популярной, — возразила Клер. — А она не хочет быть популярной. Она просто хочет быть самой собой.

— Она ни с кем не встречается, никуда не ходит с подругами, не делает ничего такого прочего. Она не говорила тебе, ей кто-нибудь нравится?

Клер заколебалась. Ей не хотелось скрывать это от сестры, но это был секрет Бэй, а не ее собственный.

— Она пару раз упоминала одного мальчика. Лучше тебе спросить об этом ее саму.

— У тебя с Марией никогда не будет таких проблем в ее пятнадцать, — вздохнула Сидни. — Она такая общительная. Эта девочка просто копия твоего мужа.

— Я знаю.

— Тебе никогда не казалось, что наших дочерей поменяли местами при рождении, несмотря на шесть лет разницы? — пошутила Сидни.

Клер отлично понимала, что она имеет в виду. «Тебе никогда не казалось, что твоя дочь не имеет с тобой ничего общего?»

— Мне так все время кажется.

Мария совершенно не интересовалась кулинарией. Как и Тайлер, она словно не замечала, когда двери дома открывались перед ней сами собой или загадочным образом заклинивали. Если она выходила погулять, то всякий раз шла во двор перед домом, а не в сад, хотя яблоня любила девочку и, похоже, такое невнимание очень ее ранило. Летними ночами она упорно бросала яблоки в окно ее спальни. А тут еще эта ее новая подружка Эм. За пять дней Эм стала для Марии буквально всем. Эм говорила ей, какие книги читать и в какие игры играть, учила чистить зубы перед сном и носить исключительно розовое. Клер это сводило с ума. По ее мнению, Эм была чокнутой маленькой балеринкой, которая пахла жвачкой и питалась исключительно «Хэппимилами» из «Макдоналдса».

Однако Клер отдавала себе отчет в том, что на самом деле раздражает ее вовсе не Эм. У Клер не было времени с ней познакомиться. И она ничего не знала о родителях Эм. Зато, наверное, Тайлер знал. В последние несколько месяцев Клер была так занята «Сластями Уэверли», что Тайлер взял на себя практически все родительские обязанности. Он был в курсе всех подробностей, которыми раньше занималась Клер. Домашние задания. Родительские собрания. Имена балетных и гимнастических мамаш.