Питающиеся от солнечных батарей фонари горели ровным желтым светом, пунктиром прочерчивая в темноте тропинки, ведущие в дальний конец участка, где росла яблоня.

Невысокое дерево едва достигало макушкой вершины изгороди, но ветви, длинные и раскидистые, напоминали лозы. Эта старая яблоня была отдельным существом, личностью, силой, влияющей на всех Уэверли, которые когда-либо жили в этом доме. Местная легенда гласила: если съесть ее яблоко, увидишь самое главное событие в своей жизни. Клер как-то раз сказала Бэй: сам факт того, что кто-то хочет увидеть главнейшее событие в своей жизни, означает, что он не видит и не ценит того хорошего, что происходит в его жизни каждый день, поэтому калитку она держала на замке, а сад был обнесен остроконечной изгородью, чтобы никто не мог проникнуть внутрь. Что же до самих Уэверли, все они очень кстати от рождения терпеть не могли яблоки, так что искушение откусить кусочек их никогда не посещало. Бытовала одна древняя поговорка, которую до сих пор нет-нет да и можно было услышать в городе: «Уэверли знают, где найти правду, да только она им не по вкусу».

Подойдя к дереву, Бэй коснулась ладонью корявого ствола. Сучки и складки на его коре всегда казались ей загадочной картой неведомых краев. Она опустилась на побуревшую траву и, запрокинув голову, устремила взгляд сквозь голые ветки на месяц, похожий на висящее в ночном небе черно-белое надкушенное печенье.

Бэй приходила сюда, когда ей нужно было подумать. Так повелось с ее пяти лет, с того самого дня, когда она впервые приехала в этот городок и поняла с полной уверенностью, что очутилась дома. Только она и ее дерево. Едва стоило ей оказаться здесь, в саду, как она начинала лучше себя чувствовать.

Она стала думать о том, как ей хотелось бы, чтобы Джош Мэттисон любил ее так же сильно, как ее папа любит ее маму, а ее дядя — ее тетю. Сестры Уэверли вышли замуж за мужчин настолько же земных и обычных, насколько сами они были не от мира сего. Мужчины их жизни любили своих избранниц, как астрономы любят звезды, любили то, что они собой олицетворяли, отдавая себе отчет в том, что никогда не смогут до конца понять своих жен.

— Как жаль, яблоня, что ты не можешь сказать, что мне делать.

Бэй показалось, что она заметила в ветвях какое-то еле уловимое движение, легчайший трепет — так, бывает, дрогнут во сне ресницы.

Наверное, яблоне тоже было жаль.

Расселл Залер опоздал к вечернему чаю в «Пендленд-Стрит-Инн», но сделал это намеренно. Он предпочитал лишний раз не попадаться людям на глаза, а к тому же постояльцы гостиницы все равно были не из местных и не могли поделиться нужными ему сведениями.

Когда Расселл вернулся с прогулки, за стойкой сидел хозяин гостиницы, брат Энн Эйнсли, Эндрю, собственной персоной. Энн собирала в столовой посуду после чая. При виде Расселла она широко ему улыбнулась. Зубы у нее были желтые и кривые, но она без стеснения их демонстрировала, улыбаясь, как будто ей было на это ровным счетом наплевать.

— Здравствуйте, мистер Залер. Вы пропустили чай, — сообщил из-за стойки Эндрю.

Это был тучный мужчина, но движения у него были мелкие, какие-то птичьи, локти он всегда держал плотно прижатыми к бокам, а ходил изящно, щегольски прищелкивая каблуками. Судя по тому, как он откинулся назад в своем кресле, сложив ручки на пухлом брюшке, он недавно перекусил тем, что осталось от вечернего чая.

Расселл до сих пор так и не предъявил ни карты, ни какого-либо документа, но Энн, видимо, каким-то образом уладила этот вопрос. Ее брат ни о чем не подозревал. Впрочем, Расселл вызывал у Эндрю Эйнсли явное любопытство. Вероятно, он пытался оценить, насколько тот состоятелен. За завтраком он засыпал Расселла вопросами, пытаясь решить, достоин ли он фотографии на стене. Расселл скормил ему легенду, которую рассказывал большинству: он — удалившийся от дел бизнесмен из городка Бьют в Монтане, в Бэском приехал на отдых. Если кому-то приходило в голову поинтересоваться, в чем заключался его бизнес, он неизменно отвечал, что в прошлом владел фабрикой, которая выпускала пружинки для бельевых прищепок. После этого большинство спрашивающих теряли к нему всякий интерес.

— Я гулял по городу и так залюбовался здешней прелестной архитектурой, что совершенно забыл о времени, — ответил Расселл. — Особенно мне понравился один дом. Такой желтый, с башенкой, что стоит на пригорке.

— А, дом Уэверли, — пренебрежительно взмахнул руками Эндрю. — Из окрестных домов он был построен самым первым. Пендленд-Стрит-Инн, наш фамильный дом, построил мой прапрадед — всего-то на семь лет позже. Наш дом до сих пор сохранил первоначальные….

— Уэверли, — перебил Эндрю Расселл, не дав ему оседлать любимого конька. — Эта фамилия кажется мне знакомой.

Эндрю нахмурился:

— Да, они вообще странные. И держатся обособленно.

Тут зазвонил телефон, и Эндрю, закряхтев, потянулся снять трубку.

Расселл заметил, что Энн, собиравшая со столов последние тарелки и чашки, украдкой подает ему какие-то знаки, и последовал за ней через темную, украшенную многочисленными кружевными салфетками столовую в маленькую кухоньку. Центр ее занимал массивный дубовый стол, усеянный крошками и мукой: судя по всему, именно за ним Энн готовила сладости и закуски к чаю.

В животе у Расселла заурчало. Хотя за завтраком Энн, пока никто не видел, заботливо подложила ему солидную добавку яичницы с беконом и ягод, с тех пор во рту у него не было маковой росинки.

Этот обильный завтрак был прямым следствием прошлой ночи. Решив, что все в гостинице уже уснули, Расселл потихоньку прокрался на первый этаж. Избегая наступать на скрипучие ступеньки и рассохшиеся половицы — их расположение он автоматически отметил еще до этого, — в поисках какой-нибудь снеди он отправился на кухню, но обнаружил там Энн. Она стояла в темноте у приоткрытого окна и курила в щелку.

Услышав его шаги, она обернулась и включила свет.

Именно на такой случай — а Расселл никогда не сбрасывал со счетов ни одного возможного варианта развития событий — он предусмотрительно позаботился накинуть поверх старой прохудившейся пижамы тяжелый шелковый халат в индийских огурцах, подпоясанный золотистым витым кушаком с кистями на концах. В этом халате он выглядел старомодно элегантным. В нем он выходил на арену в роли Великого Бандити после того, как первоначального Бандити настигла гибель при загадочных обстоятельствах. Возможно, он перебрал спиртного и расшиб голову о камень в поле на северо-западе Арканзаса. А может, в этом ему поспособствовали. У предшественника Расселла имелось немало врагов в цирковых кругах. Расселл принадлежал к числу множества мальчиков, которых тот безлунными ночами приводил к себе в трейлер, чтобы там проделывать с ними такие вещи, вслух о которых говорить никто не отваживался.

Вчера вечером, столкнувшись с Расселлом на кухне, Энн соорудила ему легкий ужин из салата, сыра и пива. В обмен на это он угостил ее историей о том, как однажды у него на глазах взорвался лоток, с которого в их передвижном цирке торговали колбасками. На запах жареных колбасок сбежались все дикие кошки и бродячие собаки в городе. Их были сотни, так много, что город погряз в них, как в песке. Горожане не знали, что делать. Расселл рассказал Энн, что ему в голову пришла гениальная идея огородить территорию цирка и превратить ее в заповедник. И по сей день, сказал он, ребятишки всех возрастов приходят в заповедник, чтобы поиграть с собаками и погладить кошек.