Главное, что не докучает никто, ни один из всевозможнейших сопутешествующих хомов – и сапиенсов, и не очень, и очень не. Крэнг с самых пор достопамятного (оно же и последнего серьёзного) разговора в полицейском участке старается попадаться на глаза лишь при полнейшем отсутствии какой-нибудь альтернативы; подчинённые Крэнгу гориллы общения с несебеподобными вообще избегают – стесняются своего лексикона, состоящего исключительно из применимых к любому случаю жизни врезать-вмазать-бахнуть-трахнуть (правда, на всех мыслимых языках, включая, кажется, горпигорский)… Отчаянные авантюристы с Нового Эдема абсолютно некоммуникабельны – прозрели, опомнились и млеют в беспросветном отчаянии от собственного авантюризма…

Единственно, с кем пришлось общаться по-серьёзному (и то лишь именно единственно, ещё до старта), так это с великим папашкиным сыном Шостаком… Вернее, с его секретарём… А ещё вернее – с ними обоими. Как сказала бы комиссар Маарийохаккинен, «путаность показаний» вызвана тем, что беседовал главным образом секретарь, а папашкин сукин сын за все полчаса расщедрился на пару-троечку реплик.

Беседа состоялась в гостиничных апартаментах, к которым Дикки-бой препроводил Молчанова с совершенно омерзительным подобострастием. Правда, подобострастие это относилось единственно к препровождаемому. С комп-консьержем, блюдущим заповедь «не преступай начальнический порог всуе», Крэнг общался, как капрал с новобранцем, а в раздвигающиеся двери бросил уж вовсе фамильярное «Хай, вот и мы!».

Правда, изнутри не по-человечески великолепный полубас тут же ответил в том смысле, что «мы» – местоимение неуместное, что в номер заказывали подать единственно господина нового бухгалтера, и что господин начальник боевой группы может возвращаться к исполнению своих обязанностей. «Он не может возвратиться, – съехидничал другой голос (визгливоватый, но вполне человеческий). – Возвращаются к тому, от чего отвлекались. А как можно отвлечься от того, к чему до сих пор не приступали?»

Наверное, Матвей сильно переигрывал во время того разговора. К примеру, вряд ли нужно было, войдя и поздоровавшись, подчёркнуто кушать глазами вальяжного дядю в безумно дорогом костюме и с платиновой проволочкой, искусно вплетённой в каштановые усы (ультразвуковой писк моды). Даже Новоэдемский комароид, не единожды слёта ушибавшийся головёнкой о златокедр, вмиг доморгался бы, кто тут настоящий хозяин.

Настоящий хозяин как две капли воды походил на собственные портреты, которых Молчанов лет пяток тому насмотрелся достаточно (доскональное изучение противника – залог успешной работы). Настоящий хозяин сомнамбулически бродил по апартаментам, рассеянно хватая всякие мелочи, вертя их в руках и роняя куда попало. Этакий бледненький замухрышка – одет изысканно, но узел шейного платка пребывает где-то за ухом, ногти отполированы, но обкусаны, волосы на затылке дыбом, как у рассерженного кота… Типичный яйцеголовый, ни на миг не способный отвлечься от глобальных судьбоносных проблем – например, сколько же, всё-таки, дней, часов и минут длится беременность у альбийского губослышащего хвостогрыза?

Впрочем, после изобретения вот такими же яйцеголовыми умниками субмолекулярных грим-средств и компьютерной психопластики, впечатлению от внешности власть имущих (а тем более – имущих деньги) доверять просто опасно.

Это у них теперь без проблем.

Хелло. Отдел ПИ АР? Мы ожидаем видеовызов от председателя инвестиционного комитета. Срочно пришлите кого-нибудь придать шефу имидж-воплощение… э-э-э… ну, скажем, что-нибудь в роде «Эйнштейн на проводе»… да не повесился, дура, а связь у них тогда такая была!

Общался с Матвеем, главным образом, секретарь. Минут пять общение сводилось к «будьте любезны, присаживайтесь», «кофе, виски, сигары?», «а что это с лицом у вас?» и тэ пэ. Причём все эти вокругдаоколы, начавшись с англоса, исподволь перелились в русский, потом – в испанский… Когда же барственный обладатель проволоки в усах вымяукал нечто азиатское, Матвей очаровательно улыбнулся и ляпнул с классическим прононсом: «Экскузэ муа, же нэ компран-па.» Ляпнул, и тут же прикусил язык – ещё до того, как краем глаза приметил выражение заинтересованности на лице прекратившего бродить гения биохимии. Само по себе знание четырёх языков, конечно же, ничего такого не значит. Оно просто привлекает лишнее внимание (а именно привлекать к себе лишнее внимание Молчанову бы не следовало) и в случае чего может сработать этаким полезным фрагментиком общей мозаики – наряду, к примеру, со стихоплётством.

И ещё одну глупость он сделал: на вопрос об имени и фамилии не придумал ничего лучшего, чем сказать с наглой улыбочкой:

– Бэд Рашн.

Секретарь заломил брови, но ничего не сказал. Зато вдруг решил заговорить Шостак:

– А наш… мнэ-э-э… общий друг Ричард Крэнг, помнится, говорил, что вы славянин…

– Имеет право, – пожал плечами Матвей, – Мы ведь, кажется, живём в демократическом обществе?

Шостак с секретарём переглянулись, и вроде бы телепатически постановили считать данный вопрос исчерпанным.

А Молчанов-Чинарёв-Бэд Рашн, сохраняя на лице идиотски-самоуверенную ухмылку, мысленно честил себя распоследнейшими словесами. То, что он миг назад глюкнул… Уж лучше бы прямо на лбу вытатуировал: «Имею основания скрывать настоящее имя». Четыре месяца пребывания на Новом Эдеме прям-таки фатально отупили некогда самого перспективного из членов первой десятки опаснейших кримэлементов.

Слава то ли Господу, то ли чёрту (кто там из них курирует хакеров?), больше Матвею тогда говорить не пришлось. Матвею пришлось только слушать: в течение приблизительно получаса ему излагали круг его производственных обязанностей. Выяснилось, что Дик не наврал – вся подготовительная работа по принятию на баланс экспедиционного оборудования, открытию счетов, начислению авансов и те пе действительно выполнена безвременно почившим предшественником; бухгалтерские и околобухгалтерские операции, связанные с Новоэдемской вербовкой, тоже уже кем-то выполнены; а в обязанности собственно Матвея, то есть – пардон! – Бэда Рашна входит учёт расходования балансовых средств и их пополнения «уже после прибытия на Байсан, когда экспедиция развернёт работы… ну, то есть вы понимаете, всё это делается по-современному… вы, фактически, не бухгалтер, а руководитель компьютера, хе-хе…»

Молчанов было подумал, будто его персональные обязанности включают ещё и пойти под суд при всплытии каких-либо не им допущенных злоупотреблений, но ляпнуть этого вслух не успел: Шостак вовремя объявил, что по уставу экспедиции единственным материально и нематериально ответственным лицом является главный её руководитель, то бишь лично он, Шостак сын. Что ж, это его право – мы ведь действительно живём в демократическом обществе… вроде бы.

Вот, собственно, и всё, вниманья достойное – разве только ещё одну любопытную мелочишку Матвей успел приметить незадолго до конца собеседования.

Шостаковский секретарь, очередной раз угощая нового сотрудника куревом, взялся за сигарный ящик левой рукой, и свежеиспечённый бухгалтер Рашн вдруг чуть не присвистнул от удивления. Секретарь-то – вальяжный, барственный, холёный и прочая обладатель оперного голоса – оказался мужиком тёртым: его левая кисть, которую он старался поменьше выставлять напоказ, была явным биорегенерантом. Причём новёхоньким, не старше года: безволосость, по-детски шелковистая кожа, неуверенность движений… Ну, да и чёрт побери эту руку с её хозяином вместе. Как уже не раз было сказано, мы живём в правовом демократическом обществе, основанном на принципе уважения тайны приватной жизни.